Орлиная степь - Бубеннов Михаил Семенович

— Обзывает, — ответил Хаяров.

— Даже за человека не считает?

— Точно.

— Ишь ты, гад!

Похоже было, что Дерябу вдруг схватило удушье, а он изо всех сил старался скрыть это: так странно вспухло и побурело его одутловатое лицо. Маленькие оловянные глазки. Дерябы в этот момент превратились в совершенно белые горошинки. Наконец он шумно выдохнул, раздувая ноздри, и сграбастал Даньку пятерней за плечо.

— Ты что так уставился на меня?

— В твои глаза заглядывает, — пояснил Хаяров.

— А зачем?

— Багрянов замутил ему куриные мозги.

— Чем? Выкладывай!

— У тебя и взгляд-то теперь, говорит, особый, — ответил Хаяров, втайне опасаясь за последствия своей откровенности.

— Чем это особый?

— Ну, страдаешь ты, говорит, от какой-то тоски.

— Опять же… особый запой у тебя, — робко добавил Данька, пытаясь осторожненько освободиться от Дерябиной руки.

Деряба вдруг захохотал так оглушительно, что где-то невдалеке — знать, там было плесо — всполошились утки: послышалось испуганное кряканье, хлопанье крыльями, плеск воды. Когда на плесе стихло, Деряба спросил Даньку:

— Поверил?

Тот ответил уклончиво:

— Сам не знаю.

Некоторое время Деряба, косясь, приглядывался к Даньке; казалось, еще секунда — и «шеф» оглоушит маленького, тщедушного паренька рыжеватой медвежьей лапой. Но все обошлось как нельзя лучше: Деряба неожиданно опрокинулся навзничь, разбросил в стороны руки и уставился невидящими глазами в небесную, слегка позеленевшую к вечеру высь. Даже Хаяров, знавший Дерябу хорошо, не мог понять, что происходит в его мрачной, ожесточенной, мстительной душе.

— Вообще он скисает, — заговорил Хаяров, решив выложить все новости до конца. — Замутили ему мозги, он и начал скулить… Все время, щенок, домой тянет!

— А что же делать тут? — заговорил Данька и моментально взмок от своей решимости. — Как Игорь Ильинский говорил, помните?

— Что тебе Ильинский — бог?

— Не бог, а все-таки… народный артист…

— А слово?

— Снимите слово, — тихо, умоляюще попросил Данька.

— Один поедешь?

— Один.

— Слышишь, шеф, как он скулит? — спросил Хаяров Дерябу. — От своего слова, щенок поганый, отрекается!

— Смоемся скоро, — не меняя позы, пообещал Деряба.

— Когда это скоро? — быстро спросил Данька.

— Ну, через неделю…

— Я не могу, не могу! — Даньку затрясло, точно от озноба. — Отпустите! Снимите слово! Не гожусь я с вами!..

Деряба медленно поднялся, что-то поискал глазами по сторонам. Хаяров не сомневался, что трусливый Данька будет избит сейчас до полусмерти. Не желая быть свидетелем жестокой расправы, он сообщил:

— Я уже бил его…

Данька тоже понял, что должно сейчас произойти, и, ткнувшись головой в камыш перед Дерябой, легонько заскулил от ужаса:

— Не бей! Отпусти!

— Не трясись! — сердито, но на удивление сдержанно заговорил Деряба. — Не держу я тебя… Катись к чертовой матери! Зачем ты такой нужен? В ногах путаться? — Он кивнул в сторону берега. — У этого старика есть парень. Вечером оседлаете с ним коней… Не вывалишься из седла? Парень проводит до самой станции. Утром будешь в поезде. А перед тем зайдешь на почту и пошлешь телеграмму моей Аньке. Ты слушаешь или нет? Встань и слушай! Телеграмму пошлешь от меня лично. Доедешь до Омска — пошлешь другую, доедешь до Свердловска — третью… Ну, а из Москвы само собой…

— О чем же телеграммы? — спросил Данька, все еще не веря в свою свободу и втайне ожидая от Дерябы какого-нибудь подвоха.

— Про любовь. От меня лично. Сможешь?

— Про любовь я сочиню!..

— Гляди, сочиняй как следует! Денег не жалей!

Стараясь показать Хаярову, что отныне он на равной с ним ноге, и тем самым еще более привязать его к себе, Деряба спросил его с самым серьезным видом:

— Одобряешь?.

Хаяров охотно клюнул на лесть.

— Насчет телеграмм? Одобряю. Хитро!

Даньке были даны указания не только на дорогу, но и на целые две недели жизни под Москвой. Потом все надолго примолкли: неожиданный разлад каждого погрузил в раздумье. Данька думал о том, как ему возвратиться домой тихо и незаметно, как избежать попреков за бегство с целины; Хаяров — о том, что и ему следовало бы уехать сейчас в Москву, подальше от беды, да слишком крепко спелся он с Дерябой, приходится тянуть песню до конца; самого же Дерябу серьезно занимали рассуждения Багрянова о его жизни.