Наследство - Самохин Николай Яковлевич

Меньше чем через полгода был другой случай — мгновенный и нелепый: Белянка тонула.

Ранней весной сорок первого года Артамоновы переезжали в деревню. Там, где сейчас дымят трубы знаменитого на всю страну Запсиба и куда ехали теперь Артамонов с женой и сыном по скорбному делу, стояла когда-то деревня Антоновка. Потому и место это, когда Запсиб строился, называлось «Антоновской площадкой». А стройку собирались начать еще в сорок первом году. Или эту, или какую другую. В общем, в деревню Антоновку перебрасывались из города Новокузнецка (он тогда назывался Сталинск) разные службы. Перебрасывали в том числе и конный двор, на котором работал отец. Вот Артамоновы и собрались в деревню. Теперь до Запсиба от главного вокзала Новокузнецка можно доехать на автобусе за полчаса. А если торопишься, бери такси — через пятнадцать минут там будешь. Тогда же они ехали на паре казенных лошадей чуть ли не целый день. Ехали в санях: еще лежал снег, и река Томь, через которую надо было переправляться, стояла под крепким льдом. И вот здесь надо отметить одну деталь: в Томь впадала горячая речка Абушка, не замерзавшая даже в самые лютые морозы. Горячей делали Абушку сбросы Кузнецкого металлургического комбината. От того места, где она впадала, тянулась вдоль берега Томи дымящаяся полынья. Километра на полтора. Санная дорога, унавоженная лошадьми, давала здесь петлю, далеко обходила открытую воду. На вид дорога была вполне надежной, однако теплые воды Абушки уже подточили снизу весенний лед. Но что удивительно: прошли кони, проволоклись сани — с двумя взрослыми, тремя ребятишками и кой-каким мелким скарбом (главное имущество отец увез накануне), а под Белянкой, шедшей за санями на длинной веревке, лед вдруг проломился. Она ухнула в воду, но успела по-собачьи уцепиться передними ногами за край полыньи. Отец не растерялся, гаркнул на лошадей, кони дружно хватили и выдернули Белянку на лед. Да так сильно и стремительно, что она еще какие-то метры боком проволоклась за санями.

Мать даже рта раскрыть не успела, только за сердце схватилась. Отец же, вечный лошадник, легко возбуждающийся человек, другому изумился.

— Вот это кони, мать, а! Вот это тигры, едри их в хвост! Как они ее выхватнули! А ведь в ней не меньше полтонны. А, мать, будет в ней полтонны?

— Да погоняй ты, черт! — заругалась мать. — Гони, пусть пробежится! Застудится ведь животина!

Потом, успокоившись, пришли к выводу: кони-то конями, а вот если бы случайно не привязали Белянку на толстую веревку, какой возы с сеном утягивают, — булькнула бы коровенка, и поминай как звали.

Много еще выпало на долю Белянки. Зимовала она, полуголодная, в щелястой стайке. Пахали на ней, отощавшей за зиму, весенние огороды. Еще раз тонула — основательнее и страшнее. Переплывала малую речку Рушпайку и под крутым берегом угодила в переплетение коряг. Запуталась в них, долго билась, обессилела и стала тонуть. Кое-как выпихнули ее на чистую воду ребятишки-ягодники, оказавшиеся поблизости.

И, даже, был случай, Белянку убивали. Намеренно и злобно. Правда, попала она в этот переплет отчасти из-за собственной настырности. Ее никакие плетни не держали. Упрется каменным своим лбом — и в чужой огород. Однажды, выпущенная пастись в согру, она убрела кустами на дальнюю улицу Шлакоблочную, тянувшуюся вдоль той же согры, забралась там в чей-то огород и была поймана. Белянку и раньше ловили, не раз матери приходилось выкупать ее, оплачивать потраву. Но этот хозяин оказался пакостным мужиком, изувером прямо. Он привязал Белянку на короткую веревку, притянул ей голову к стенке сарая и, выбрав жердь потолще, начал убивать. Лупил, сукин сын, с таким расчетом, чтобы совсем не убить, но поотшибать внутренности.

Мать хотела подать на него в суд, да ничего у нее не вышло: потрава-то была налицо, а как этот гад Белянку гробил, сообщили ей сердобольные соседи. Сообщить-то сообщили, но в свидетели идти отказались наотрез. Так что ей же пришлось еще и штраф заплатить. Она пришла, швырнула смятые деньги наземь.

— Ну, фашистская морда! — сказала. — Моли бога, что муж у меня на фронте!

Хозяин колыхнулся было к ней: я тебе, дескать, сейчас за «фашистскую морду»!.. Но мать, не хуже мужика, одним рывком выдернула из его же плетня кол:

— Сунься только, гадюка! Башку раскрою!

Так с этим колом и шла домой, тряслась вся от обиды.

Вот такую жизнь прожила Белянка, можно сказать — провоевала. А когда стало полегче, посытнее — и людям, и животным, — нелепо залетела ногой в ямку из-под телеграфного столба.