Наследство - Самохин Николай Яковлевич

Старуха мелко кивала головой: «Так, так, доченька, так…» Старик степенно оглаживал бороду: «Чижаловато, однако, что говорить».

Но, когда зашла речь о цене, оказалось, что старички свою выгоду крепко блюдут: потому, наверное, и двор у них был такой богатейший. Ровно на тыщу рублей больше, чем имелось у матери, запросили они за свою Беляну.

Мать на мгновение аж речи лишилась. Но быстро обрела себя. Тут нельзя было растерянности выказывать, сознаваться, что не по нам, нищенкам, такая цена.

Мать повела наступление. Ух, как билось она за эту тысячу. И коровьи-то стати снижала: что ж, мол, вы молодую-то не продаете? Давайте уж тогда молодую — она, может, и стоит таких денег. А эта уж пожила, послужила. А мне ведь ее не на год, не на два, мне ведь своих детишек кормить, на ноги ставить. Вот он, со мной-то, — старший, а остальные мал мала меньше (тут мать хитрила — старше Артамонова была еще сестра).

И на бога-то она их брала, заметив в доме иконы и сообразив, что старички прочно верующие: побойтесь, дескать, бога-то, дедушка-бабушка. И сама крестилась: господи, ты видишь! Хотя вовсе и не верила в Христа, а была закоренелой язычницей. Точнее, не то чтобы не верила, а яростно враждовала с ним, справедливо считая, что для нее он за всю ее горькую жизнь палец о палец не стукнул.

Старики не сдавались. Старушка-то еще время от времени бросала на супруга малодушные взгляды, как бы спрашивая: «Что, отец, может уступим, а?» Старик, однако, прятал от нее глаза под мохнатыми бровями, подвигал гостям чашку с медом: «Потчуйтесь, потчуйтесь», — цену же не сбавлял.

И все-таки мать уломала их — сбила полтысячи. У нее аж испарина на крыльях носа выступила. Больше старики не уступали, и мать замолчала, дала передышку и себе, и хозяевам. Теперь надо было, видать, действовать как-то по-другому: остаться переночевать да кинуться помочь чего-нибудь по хозяйству — в огороде там полить или в пригоне почистить.

И тут с Артамоновым произошла оплошка, которая все дело испортила напрочь. Сидели они в просторных и прохладных сенях. Дверь на улицу была открыта. И залетела, возможно, на запах меда пчела. Артамонов как раз поднялся — на двор потребовалось. А пчела вокруг головы вьется. Ему бы спокойно пройти, а он рукой начал отмахиваться. Пчела и цокнула его под глаз. Артамонов шарахнулся в сторону — и загремел в открытое подполье. Бабка только что спускалась туда за холодным молочком, не успела еще закрыть творило.

Артамонов даже не ушибся, удачно полетел, но перепугал всех до смерти. Мать схватилась ощупывать его: «Где? что? ребра-то целы? Ах ты, господи!» Бабка тоже заохала, запричитала. А дед просто опупел. Молча, глыбой стал подниматься, уперев руки в колени и распахнув волосатый рот. Шутка ли, чужой малец убился бы у них в доме! Это ж ведь тогда что? — тюрьма тогда. Специально, мол, спихнули: так, наверное, дед подумал — уж очень вид у него был испуганный.

А когда выяснилось, что Артамонов цел и невредим, дед с облегчением перекрестился, шумно выдохнул: «Ххоох!» — и сказал матери:

— Ты вот что, молодка, собирайся-ка давай… Не обессудь — передумал я. Может, кто другой набежит, настоящую цену даст. А ты иди с богом. Ступай от греха.

На улице, когда отошли маленько, мать аж руками себя по бедрам ударила:

— Тьфу, тьфу и тьфу! И больше сказать нечего! Вот ведь чем богаче люди, тем жаднее. Ну куда ему, черту лысому, куда?! — она вспомнила вчерашнюю татарку и как та им лепешку последнюю пополам разломила, хотя они отнекивались. — А сколько у нее по лавкам галчат-то голодных сидело — сосчитал?.. А этих уж… на том свете черти заждались, а все гребут, все гребут… Нет, Тима, как не были мы с твоим папкой за свою жизнь богатыми — так, значит, не судьба. Да провались оно, богатство это. Уж лучше нищету трясти, чем паразитом быть…

Артамонова, забыв, что он главный виновник их неудачи, мать почему-то не ругала. И Артамонов благоразумно помалкивал.

Корову они в тот раз так и не купили. Вернулись ни с чем.

— Невезучий ты у меня, видно, сынок, — без сердца сказала мать.

В невезучести Артамонова мать могла убедиться и раньше. Дело в том, что до этого похода они совершили еще один, в недалекую деревню, откуда тоже вернулись ни с чем.

А корову мать купила только осенью. Пригнала её аж из Алтайского края. Восемь суток добиралась обратно пешим ходом.

Все это Артамонов рассказывал сейчас притихшим жене и сыну.