Сердце на ладони - Шамякин Иван Петрович

— Ох, не могу! Помру, — дрыгала Наташа под столом ногами. — Всё, как у нас в классе.

— Наташка, не паясничай.

— Что ты, мама! Если б ты прочитала, ты сама свалилась бы от смеха. Вы не читали, дядя Кирилл?

— Нет.

— Вы ничего не читаете. Пишете, а сами ничего не читаете.

— Наташа!

— Правильно, Наташа. Не в бровь, а в глаз, — поддержала Валентина Андреевна.

— А я читала — и ничего там смешного.

— Потому что ты, Ирка, как наша англичанка, смеешься раз в месяц, да и то в праздничный день.

— Наташа! Я тебе язык пришью, негодница, — рассердилась Галина Адамовна.

— Не сердись, Галя, — сказал Шикович. — Все люди должны говорить то, что думают. Вот была бы красота!

— Был бы полный хаос, папа.

— А я читаю мало, — вздохнула Маша.

— Почему? — спросил Шикович.

— Не знаю. А вы почему?

— Я? — Он засмеялся. — Дитя мое, я мало читаю таких книг, как Наташа. Но сколько читаю других, иной раз таких, над которыми Наташа заснула бы на второй страничке.

А рукописей! Я ослеп от рукописей. А теперь еще от архивных документов. У меня трудный жанр — документальный. Приходится быть не только писателем, но и историком. — Он вздохнул.

Валентина Андреевна прятала улыбку. Она уважала труд мужа, его творческий жар. Но кому он говорит все это сейчас, жалуясь на нелегкую судьбу? Незнакомой девушке, чтоб хоть чем-нибудь заинтересовать ее. Смешной старый дурень! Постыдился бы дочки.

Шикович помог Тарасу поставить под дубы почти все столы, какие были на даче, и пошел дописывать статью. Тарас и Наташа понесли завтрак рыболовам.

Женщины занялись той мелкой надоедливой работой, которая почти не видна, но отнимает массу сил и в конце концов так утомляет, что приводит к апатии, безразличию. Придут гости, а усталую хозяйку уже ничто не радует. Сегодня Галина Адамовна очень быстро дошла до такого состояния. Она прилегла под дубами на одеяло и… уснула,

Валентина Андреевна и девушки оберегали ее сон, говорили вполголоса…

Маша и Ира как будто бы сдружились. Валентина Андреевна наблюдала за ними и видела, как легко и открыто шла к сближению Маша и как осторожно, хитро, дипломатично подходила к новой знакомой ее дочь. Матери стало неприятно. Откуда это у Иры? Казалось бы, простые родители, простые и хорошие отношения в семье — и вдруг такие дети, совсем разные, и оба с какими-то отклонениями от норм, выработанных педагогикой, которой она, Валентина Андреевна, отдала всю сознательную жизнь.

«Может быть, Кирилл потому легче и относится к поведению детей, что над ним не тяготеют педагогические догмы. Он легко вспыхивает, легко и потухает. Как-то он встретит Славика?

Ах, Славик, Славик! Когда же ты наконец поумнеешь?!»

Только подумала про сына, а он тут как тут.

Она сидела под навесом на низком чурбачке и, задумавшись, перемывала в тазу тарелки, вилки и ножи. И вдруг увидела не его — тень. Вздрогнула, подняла голову. Славик опустился перед ней на колено.

— Мама, твой блудный сын явился под этот мирный дачный кров и покаянно склоняет насильственно остриженную голову. Посыпь ее горячим пеплом.

Обычный его ход — сразу все обернуть в шутку. Она уверена, что не так весело у него на душе, но он шутит, все равно шутит. Его давно не стригли наголо. И глядя на круглую, стриженую, чуть смешную родную голову, она увидела маленького Славика, доброго, ласкового, который, проснувшись, перебирался к ним в постель и такой вот стриженой головой прижимался к ее щеке.

Нестерпимо захотелось взять мокрыми руками эту глупую голову, прижать к груди, поцеловать, а потом надрать эти милые розовые уши. Все-таки они покраснели, его уши. Сладко ныло сердце, но в горле застряла горечь. Мгновенно вспомнилось, каким приехал в тот день, когда Славика посадили, отец — туча черная. Она решила, что он опять с кем-нибудь поссорился в редакции, и, чтоб отвлечь его, спросила, видел ли он Славика. Кирилл взвился:

«Дорожки в парке подметает твой Славик. Поцелуйся иди с ним! Вырастила бандита, педагог несчастный!»

Она даже не сразу поняла, в чем дело. А с Ирой чуть не истерика была. Дочь кричала:

«Вот он, ваш сынок, ваш любимчик! Я давно говорила, что он опозорит всех нас. Боже мой! Какой стыд. Теперь нельзя в городе показаться. А всему виной вы. Вы оба. Родители! Потакали, нянчились…»

Валентину Андреевну общели тогда слова дочери: как будто с ней нянчились меньше.