Прощание с весельем - Самохин Николай Яковлевич

И пил. Его даже продавщицы заприметили и прозвище дали: Сухое Вино. Бывало, он только через порог, а какая-нибудь красавица уже кричит своей подружке: «Маруся! Твой Сухое Вино пришел!»

Но это раньше было, до того, как винные отделы в особые помещения переселили. Теперь-то, в этих закутках, посетителей уже не различают. Одно только мелькание рук через «бойницы». Туда — деньги, обратно — бутылки: мельк-мельк! Конвейер, одним словом.

Да… Так вот с этого разделения все и началось. Раньше Иванов алкашей разных как-то не замечал.

Да они и сами старались в тени держаться. Ну, представьте: стоит очередь — мамаши, бабушки, подростки. Кто за манной крупой, кто за подсолнечным маслом. А где-нибудь там, пятым-шестым, жмется товарищ за бутылочкой. И уж он, когда приблизится к продавщице, то не орет громко: «Водку» или там — «Вермут!». Он хриплым шепотом, иносказательно просит: «За рупь шестьдесят». В общем, была какая-то рассредоточенность.

Ну, а когда эти лепрозории выгородили, туда всякая рвань и поперла. И теперь там — кто бы ни зашел, хоть и приличный человек, — всякий считается свой брат, кирюха.

С Иваном Ивановичем, в частности, такие вещи стали происходить. Только он протиснется в магазин, как сразу подкатывает к нему какой-нибудь неумытый тип и просит: «Мужик, добавь пятнадцать копеек». Иван Иванович глаза в сторону отвернет, а на него сзади перегаром дышат: «Земеля, тринадцать копеек не найдется?»

Причем не старички жалкие — рваные, штопаные, с печеными лицами просят. Эти как раз стоят с покорным видом, пересчитывают трясущимися руками свои пятаки. И по рукам их, хотя и дрожащим, видно: поработали люди на своем веку, повкалывали, знают копеечке цену. Это сейчас они по разным причинам охромели душой, тихо доживают, точнее — допивают оставшиеся пенсионные денечки.

У одного такого дедуси раз четыре копейки не хватило на «Яблочное», так надо было слышать, как он продавщицу умолял.

— Дочка, я принесу. Поверь, а! Ну, хочешь, я помолюсь? Вот я молюсь — гляди. Ты меня запомни— по очкам. Я принесу. Завтра же. Истинный бог, принесу.

А продавщица, гладкая деваха, все его наставляла:

— Я завтра не работаю — занесешь Люсе. Скажешь ей: Люся, вот я принес, Клаве задолжал. Если Люся не выйдет, ее Марфа Сергеевна должна подменить. Скажешь: Марфа Сергеевна, вот я принес — Клаве задолжал.

Старичок чуть не прослезился от благодарности. И ведь ни у кого не «стрельнул» без отдачи, хотя ему-то наверняка дали бы. Нет, он у продавщицы кредита попросил.

«Стреляли» же в основном молодые нахальные мордохваты, оплывшие с похмелья. Здоровенные лбы. И неплохо одетые, надо сказать. Некоторые даже в заграничных джинсах с барахолки. Причем не скрывали, на что просят. Прямо так и говорили: «Дай… на бутылку не хватает».

Иван Иванович иногда давал. Иногда, пересилив себя, глухо отвечал: «Нету». Но это слово ему трудно давалось. Как скажешь «нету», когда тебе только вот семьдесят пять копеек сдачи отсыпали, и ты их еще в кулаке держишь. А этот паразит бессовестный стоит рядом и насмешливо смотрит на твой кулак.

Маялся-маялся Иван Иванович, а потом изобрел способ, как отшивать «стрелков». Случайно изобрел — у него в этот день почему-то игривое настроение было. Печень не пошаливала, да и зашел-то он за сигаретами. Ну, разлетелся к нему очередной «снайпер»: «Дай пятнадцать копеек».

— Пятнадцать? Можно. — Иван Иванович вроде даже руку за кошельком сунул. Но вдруг задержал ее и участливо спросил: — А может, тебе двадцать? Двадцать — хочешь?

— Хочу, — распустил губы парень.

Тогда Иван Иванович поманил его пальцем, наклонился и тихо, на ухо, посоветовал:

— Найди пустую бутылку, сдай — и будет у тебя двадцать копеек. А если повезет — найдешь две: целых сорок заработаешь.

Парень от неожиданности заржал. И по плечу Ивана Ивановича стукнул:

— Больше вопросов не имею, папаша!

С юмором оказался балбес. Дошло до него.

А Иван Иванович с тех пор взял этот нечаянно открытый способ на вооружение.

Но лучше бы он не вооружался!

Реакция того веселого парня на деловое предложение Ивана Ивановича оказалась единственной в своем роде. Все остальные реагировали по-другому — однозначно, хотя и разнообразно по форме.

В лучшем случае от Ивана Ивановича с негодованием отворачивались, злобно процедив: «У, жила!»

В худшем говорили: «А в лобешник не хочешь, козел вонючий?!»