Орлиная степь - Бубеннов Михаил Семенович

— Да.

— Я очень рада.

— А тебе хочется, чтобы она была вечной? — Очень! Но ведь так не бывает.

— Если ты хочешь, то будет!

— У природы свои законы.

— Отменим!

Светлане было и смешно и радостно оттого, что Леонид с таким веселым и горячим озорством собирается ради нее отменить законы природы. «Глупая я, честное слово! Совсем глупая! — еще раз поругала она себя за свое ночное смятение и страдание. — Да как я могла плохо думать о нем? Откуда у меня все это?» Счастливыми глазами она взглянула на восток и мгновенно догадалась, что в туманной степной дали уже показалось солнце. И ей невольно подумалось: а почему бы этой весне и в самом деле не быть вечной? Ведь такой весны еще никогда, конечно, не было на земле, никогда…

IV

Невдалеке от Черной проточины есть на редкость уютное место: небольшой высокий островок среди лесного озера. От опушки бора пройдешь сотни две шагов, где по кочкам, где по гибким слегам, где до колен бродом, раздвигая тальничек, и ты на том чудесном островке: под ногой — сыпучий песок, засоренный шишками, над головой — бронзовые курчавые сосны, могуче, точно фонтаны, освежающие воздух зазеленевшей хвоей.

…Приятно было Аньке Ракитиной лежать здесь на песке и прислушиваться к тому, что творится окрест, в сосновом бору, и в самой себе. Везде было хорошо! В бору крепко держалась тишина, хотя и частенько то тут, то там плотничали дятлы, проносились, ныряя в зеленой пучине хвои, необычайно нарядные сизоворонки и беспричинно жалобно поскрипывал сухостой. С озера, полузаросшего кустарником и камышом, почти непроходимого, временами, тоже не мешая лесному покою, доносился легонький хруст травы-сушняка, бульканье и плеск воды: местные кряквы торопились строить гнезда. В курчавой, точно зеленое облако, кроне сосны, под которой лежала Анька, хорошо обогретой нынче солнцем, изредка потрескивали, раскрываясь, крупные шишки: сосна уже рассеивала вокруг себя семена. Тихо, солнечно, умиротворенно было и в душе Аньки. Нежась, поглаживая свои полные груди, мечтательно полуприкрыв глаза, она сказала теплым, усталым голосом:

— Хорошо-то как! Будто в раю!

— Из рая за такие штуки, в шею гонят, — хрипловато отозвался Степан Деряба; он сидел на песке рядом и поглядывал на полные полуоголенные ноги Аньки. — А здесь пальцем никто не тронет… Выходит, здесь получше, чем в раю… А ты все потягиваешься, все нежишься?

— Сладостно, — зачарованно прошептала Анька.

— А все ж таки чересчур ты жадная.

— Будешь жадной, — очень просто ответила Анька. — Мое время подошло, чего меня корить! Да, времечко настало, а где моя жизнь?

— Тебе нечего жалобиться. Ты уж, видать, попробовала жизни досыта…

— Глупый ты человек! — незлобиво отозвалась Анька. — Мне досталась не жизнь — одна горечь. — Она широко открыла глаза и некоторое время, должно быть вспоминая что-то, опечаленно смотрела сквозь хвою в голубое небо. — Любила я одного парнишку, здорово любила! — призналась она вдруг негромко. — Да и он души во мне не чаял. Бывало, встретит, бросится ко мне — и оторваться не может! А я очень уж ласковая с ним была. Так мне любо было с ним ласкаться, до того приятно, что про весь белый свет забывала.

— Что ж не поженились? — с недобрым взглядом спросил Деряба.

— Соображали, да ничего не вышло. — Анька на минутку горестно полуприкрыла глаза. — Не нашлось нам маленького уголка, чтобы счастье свое сохранить, — вот и весь секрет! Ты ведь сам знаешь, как приходится молодым начинать свою жизнь в Москве. Он жил в большой семье, в бараке, там народу, как клопов — в каждой щели. У нас тоже была клетушка вроде собачьей конуры: по очереди спали. Ну, где тут, скажи, с нашей… с такой любовью? Нам бы, дуракам, собрать свои манатки Да и махнуть куда-нибудь вот в эти места, а то и подальше. Так нет, помешались, дураки, на Москве — уезжать неохота. И вот жили — страдали. Ну, а дело, сам знаешь, молодое, любовное: как в огне горели! ^

— Ты, видать, не стерпела?

— Я, — просто призналась Анька. — Я смелее его была. Ну, а чего же тут такого, что ты меня подкалываешь? Мне было восемнадцать лет, мое время подошло, а уродилась я, слава богу, с бабьим сердцем, а не с ледяшкой в груди. Господи, как я хотела его женой быть! Как хотела! Каждую ночь во сне видела, как мы живем с ним в отдельной комнате, маленькой такой, светленькой, в кружевах… А ребенка как я хотела! — Ее глаза вдруг залились слезами. — Похоронила я своего ребеночка в садике, под рябинкой… — прошептала она, не вытирая слезы. — Да и сама чуть не сдохла! — вдруг добавила она с неожиданной злостью.