Суть дела - Грин Грэм

8

– Я держался все это время в стороне, – сказал Уилсон, – но, может, вам нужна моя помощь?

– Все были очень добры, – ответила Луиза.

– Я и не подозревал, что он так болен.

– Шпионили, шпионили, а все же не доглядели.

– Но ведь это моя работа. И я вас люблю.

– Ну до чего же вы легко бросаетесь этим словом, Уилсон!

– Вы мне не верите?

– Я не верю никому, кто твердит: любовь, любовь, любовь. Для таких людей это только – я, я, я.

– Значит, вы не выйдете за меня замуж?

– Пока что на это не похоже, но мало ли что может быть… Не знаю, на что толкнет меня одиночество. Но давайте больше не будет говорить о любви. Это была _его_ любимая ложь.

– Он лгал вам обеим.

– Как она приняла его смерть?

– Я видел ее сегодня после обеда с Багстером на пляже. И говорят, что вчера вечером в клубе она была явно под хмельком.

– Ну, это уже неприлично!

– Никогда не мог понять, что он в ней нашел. Я бы вам не изменял, Луиза.

– Знаете, он ходил к ней даже в день своей смерти.

– Кто вам сказал?

– Тут все написано. В его дневнике. Он никогда не врал в дневнике. Никогда. Не говорил того, чего не думает, – например, насчет любви.

С тех пор как Скоби поспешно схоронили, прошло три дня. Доктор Треверс подписал свидетельство о смерти. Диагноз – angina pectoris: в таком климате вскрытие было дело нелегким, а в данном случае и лишним. Правда, на всякий случай доктор Тревис все же проверил, сколько было принято эвипана.

– А ведь когда мой слуга мне сказал, что он так внезапно умер ночью, я решил, что это самоубийство.

– Удивительно: теперь, когда его нет, мне так легко о нем говорить, – сказала Луиза. – А я его любила, Уилсон. Я любила его, но он как-то сразу ушел далеко-далеко.

Казалось, что и в доме от него ничего не осталось, кроме нескольких костюмов и грамматики языка менде; а в полиции – ящик с каким-то хламом и пара ржавых наручников. А между тем в комнате ничего не изменилось, и полки были заставлены книгами. Уилсон подумал, что это, видно, всегда был ее, а не его дом. Значит, им только кажется, что голоса их отдаются как-то особенно гулко, словно в покинутом жилище?

– Вы давно знали… насчет нее? – спросил Уилсон.

– Из-за этого я и вернулась. Мне написала миссис Картер. Сообщила, что все об этом говорят. Он, конечно, ничего не подозревал. Ему казалось, что он ведет себя очень хитро. И меня чуть было не убедил, что все у них кончено. Даже пошел к причастию!

– А как же ему совесть позволила?

– С некоторыми католиками это бывает. Исповедуются, а потом начинают сначала. Я, правда, думала, что он честнее других. Когда человек умрет, все тайное постепенно становится явным.

– Он брал деньги у Юсефа.

– Теперь я и в это поверю.

Уилсон положил руку Луизе на плечо и сказал:

– Я человек честный. Я вас люблю.

– Я, кажется, готова вам поверить.

Они не поцеловались – время еще не пришло, – они тихо сидели, держась за руки в этой гулкой комнате, прислушиваясь к тому, как грифы царапают железную крышу.

– Так вот, его дневник… – сказал Уилсон.

– Он писал его до последней минуты… нет, ничего интересного, записывал, какая температура. Он очень следил за температурой. Вот уж кто был романтиком! Один бог знает, что она в нем нашла, на что только она польстилась.

– Вы не возражаете, если я взгляну?

– Пожалуйста. Бедный Тикки, у него не осталось никаких тайн.

– Да и при жизни тайны его были известны всем и каждому. – Он перевернул страницу, прочел несколько записей и снова перевернул страницу. – А он давно страдал бессонницей?

– Я-то думала, что он спит всегда как сурок.

– А вы заметили, что насчет бессонницы всюду вписано позднее?

– С чего вы это взяли?

– Сравните цвет чернил. И записи о снотворном – это так нарочито, так фальшиво звучит. Но самое главное, цвет чернил. Это наводит на всякие размышления, – заметил он.

Она с ужасом его прервала:

– Нет, что вы! Он не мог этого сделать! В конце концов, он же был человек верующий.

***

– Ну впустите меня хоть на минуту выпить рюмочку, – молил Багстер.

– Мы выпили по четыре на пляже.

– Ну еще по маленькой!

– Ладно, – сказала Элен. Теперь ей казалось, что нет больше смысла отказывать кому бы то ни было и в чем бы то ни было.