Суть дела - Грин Грэм

– Спасибо, – сказал Скоби. Пакет в кармане казался тяжелым, как револьвер. Скоби дал последним каплям портвейна стечь на дно, а потом выпил и их. – На этот раз я принес кое-что вам. – Несказанное отвращение свело его руку.

– Мне?

– Да.

Каким невесомым был на самом деле этот пакетик, лежавший сейчас между ними на столе. То, что оттягивало карман как револьвер, весило теперь чуть больше пачки сигарет.

– В Лиссабоне вместе с лоцманом к вам поднимется на борт один человек и спросит, нет ли у вас американских сигарет. Вы отдадите ему этот пакетик.

– Это правительственное поручение?

– Нет. Государство никогда так щедро не платит. – Он положил пачку денег на стол.

– Странно… – сказал капитан с каким-то огорчением. – Вы же теперь у меня в руках.

– Раньше вы были в руках у меня, – напомнил Скоби.

– Этого я не забуду. И моя дочь тоже. Она хоть и замужем за безбожником, но сама женщина верующая. Она тоже за вас молится.

– Чего стоят наши молитвы?

– Будь на то воля божия, и они вознесутся к небу, как стая голубей, – сказал капитан, смешно и трогательно воздевая толстые руки.

– Ну что ж, я буду рад, если вы за меня помолитесь.

– Вы, конечно, можете на меня положиться.

– Не сомневаюсь. А сейчас я должен обыскать вашу каюту.

– Видно, вы-то на меня и не очень полагаетесь.

– Этот пакет не имеет отношения к войне, – сказал Скоби.

– Вы в этом уверены?

– Да, почти.

Он приступил к обыску. Проходя мимо зеркала, он заметил, что у него за плечами появилось чье-то чужое лицо: толстое, потное, не заслуживающее доверия. Он удивился – кто бы это мог быть? Но сразу же понял, что не узнал этого лица потому, что на нем появилось непривычное выражение жалости. И подумал: неужели я стал одним из тех, кого жалеют?

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

1

Дожди кончились, и от земли шел пар. Мухи тучами висели в воздухе, больница была полна людьми, страдающими малярией. Дальше, на побережье, люди мерли от черной лихорадки, и все же на некоторое время наступило облегчение. Казалось, что теперь, когда дождь перестал барабанить по железным крышам, в мире опять воцарилась тишина. Густой аромат цветов на улицах заглушал запах обезьяньего питомника в коридорах полиции. Через час после того, как боны были сняты, пришел без всякого эскорта пароход с юга.

Скоби выехал на полицейском катере, как только пароход бросил якорь. У него даже язык онемел, так долго он подбирал выражения потеплее и поискреннее. Как далеко я зашел, думал он, если мне надо заранее сочинять ласковые слова. Он надеялся, что встретится с Луизой на людях – ему будет легче поздороваться с ней в присутствии посторонних, – но на палубе и в салонах ее не было. Ему пришлось спросить у судового казначея номер ее каюты.

Он все надеялся, что и там она будет не одна. В каюте сейчас помещали не меньше шести пассажиров.

Но когда он постучал и дверь отворилась, там не было никого, кроме Луизы. Он чувствовал себя, как коммивояжер, который стучит в чужой дом, навязывая свой товар. Он произнес «Луиза?» – словно не был уверен, что это она.

– Генри! Входи же, – сказала Луиза.

Когда он вошел в каюту, им пришлось поцеловаться. Ему не хотелось целовать ее в губы – губы могут выдать, что у тебя на душе, – но она не успокоилась, пока не притянула к себе его голову и не оставила печать своего возвращения у него на губах.

– Ах, дорогой, вот я и приехала.

– Вот ты и приехала, – повторил он, мучительно вспоминая слова, которые он приготовил.

– Они тут ужасно милые, – объяснила она. – Разбрелись, чтобы мы могли побыть с тобой вдвоем.

– Ты хорошо доехала?

– По-моему, как-то раз нас чуть было не потопили.

– Я очень волновался, – сказал он и подумал: вот и первая ложь. Лиха беда начало. – Я так по тебе соскучился.

– Я была ужасная дура, что уехала.

Дома за иллюминатором сверкали в знойном мареве, как кусочки слюды. Каюта была пропитана запахом женского тела, несвежего белья, пудры и лака для ногтей. Он сказал:

– Давай поедем на берег.

Но она еще не хотела его отпускать.

– Дорогой, там без тебя я приняла несколько решений. Теперь у нас все будет по-другому. Трепать нервы я тебе больше не буду. – Она повторила: – Теперь все будет по-другому. – А он с грустью подумал, что по крайней мере это – правда, невеселая правда.