Это невыносимо светлое будущее - Терехов Александр Михайлович

В вагоне

Перекур

Сколько там?

– Полвторого. Скоро Ростов…

Там – двенадцать минут.

– Ну тогда там покурим и уж тогда – на боковую, топить на массу. Я сразу и оденусь, чтоб не мотаться тогда, так?

– А тельняшка у тебя откуда? Ты десант, что ль?

– А как же, ты как думал?

– У меня братан тоже десант, хых, рассказывал, как ихний комбат молодых прыгать учил. Приехал на аэродром – для него пособирали тех, кто с первого и второго раза не прыгнул. Он им сказал: «Хрен с вами. Сегодня прыгать не будем, чего вас мучить без толку? Парашюты просто уложите, полетаете хоть, к самолету привыкните». И мигнул бортинженеру. Те пособирались, парашюты нацепили, полетели. Минут двадцать или сколько там прошло, бортинженер втихаря дымовую шашку запалил, в салон подбросил и завопил: «Пожар!» Так те чуть выпускающего не смели – так бросились к выходу!

– И такое бывало, бывало. Наш, правда, комбат так не делал. Он у нас дубовый был. Все хитрил. Будто самый умный. На лагерных сборах инженеры сопли жевнули – двести литров спирта спионерили, как и не бывало, – что делать? Никто и не видел: кто, куда и с кем. Комбат меня притянул. Я был комсомольский бог средних размеров. «Ну, чего творить будем по факту хищения?» Я говорю: «Не знаю». Мне чего – я того спирта не пил… Хорошо, говорит, я тебе объясню, как надо народ колоть. Выступи завтра на построении и скажи: по трагической случайности спирт поступил отработанный, от летчиков. Спустя двое суток после потребления начинаются необратимые изменения в организме. В восьмидесяти процентах врач части гарантирует смертельный исход. Сразу после построения в медсанчасти начинает действовать анонимный чрезвычайный прием – каждому употребившему надо до пяти вечера получить укол. Ввиду необычности ситуации командование репрессий производить не будет – вот так скажешь, – и никому ни слова о нашем разговоре. Я никому ничего не сказал – какое мое дело, я того спирта и не пробовал. На построении выступил. И что ты думаешь – хоть бы один! Ни одного человека! Никто не пришел!

– Это у нас такой старшина был – искатель. Перед Новым годом мужики пронесли с берега две бутылки водяры. Кинулись – куда прятать? Слили все в бачок с питьевой водой: чин чинарем. Заявился старшина прямо тридцатого – стал рыскать. Все перерыл, плюнул. Пошел по второму разу: «Ну не может быть, – говорит, – чтобы вторая батарея в Новый год и без водки. Быть такого не может». Искал, искал, все кругом столбами стоят – шевельнуться нельзя. Весь аж взмок и – где тут у вас водички попить? Все разом носы повесили – все! Он нацедил из бачка кружку, хлебнул, на всех дико посмотрел, быстренько допил, кружку грохнул и пулей из кубрика. Думаем, ну все, сейчас с замполитом вернется драконить, ан нет, ни хрена. Так и не вернулся.

– Так, а это что у нас там такое? Ростов уже, что ли?

– Похоже. Ну что, идем покурим?

Судьба ефрейтора Раскольникова

Житие, составленное мл. сержантом Мальцевым

Я не мучаюсь.

Я очень хорошо и спокойно живу. Имею крепкий сон, не жалуюсь на аппетит, и во всем другом – у меня все нормально. Для меня все просто. При всем своем равнодушии я хочу жить лучше, тише, что ли… А иногда перед сном, когда все тело тает, становясь невесомым, незначительным, – тогда вот растет душа, расползается внутри, набухает – я чувствую ее, как широкую, жаркую ладонь на солнце, чувствую отчетливо, до последнего сгиба на пальце, до крохотной занозы…

Я даже слабо помню уже эти старые заборы, на которые опирались мои руки, переваливая тело куда-то, – ну, например, в сад, на траву, да не смогу я уже сейчас забраться в чужой сад – мне этого не надо. Остались только занозы, а с ними – голоса, лица и что-то еще, похожее на ветер, что ли, на его неясные, смутные дуновения, и все это не течет и поэтому – не кончается, а просто – мешает чуть-чуть: лица, голоса, ветер…

Вот тогда, по вечерам, я приваливаюсь к столу и рука моя бездумно рождает слова, цепляет их в строки – я отгораживаюсь этим частоколом, я не люблю сплошной белый цвет, я выжимаю себя, и меня меньше всего волнует все остальное – это мое, после этого легче мне, без этого я легче постарею и спокойно буду замечать морщины и неотвратимые перемены лица моего; только для этого – вот моя правда.

И судьба ефрейтора Раскольникова – это не любопытная история и не события, интересные для всех, – это то, от чего я хочу быть свободным.

Я вспомнил все это после нашей дурацкой встречи в начале июля в этом году. Это было в Москве, я целый день бегал по магазинам – искал жене сапоги, а когда до поезда остался час, встал в очередь за колбасой в небольшом магазинчике недалеко от Павелецкого вокзала. Очередь донимали мухи и жара – вентиляторы, вяло машущие своими лопастями на потолке, не спасали, поэтому окна открыли настежь.