Дэниел Мартин - Фаулз Джон

В сущности, он не столько думал обо всём этом, сколько чувствовал: чувствовал, как переплетаются цветные пряди, идущие и от последних двенадцати часов, и от далеко за ними лежащего прошлого, создавая странную амальгаму из дождя и пейзажей, разнообразного прошлого, плодородия и женственности земли, женских фигур… и может быть, может быть, всё это исходило от единственного, вымоченного дождём надгробного камня — памятника его матери, которой он не знал, на который он недолго глядел этим утром; и уж наверняка это могло исходить от того позеленевшего старого мудреца в бронзе, на которого Дэн мельком бросил любопытный взгляд, проезжая накануне через Дорчестер.

Но сам я, в неумолимой ипостаси первого лица, в тот момент вовсе ни из чего не исходил, потому что гораздо более прозаическая женская фигура возникла вдруг у задней двери автомобиля и тихонько постукивала в стекло. Фиби принесла с собой прозу реальной жизни. Шансов, что Джейн согласится, было так мало, что мне наверняка не придётся прибегать ко лжи во спасение.

Тем не менее, доставив Фиби с её корзинками домой, я немедленно отправился звонить Роз, чтобы застать её на работе. Я знал, она работает в том отделе Би-би-си, что в Кенсингтон-Хаусе. Мне повезло. Роз разыскали, и — да, она сможет сейчас поговорить. Как прошли выходные? Я коротко отчитался и тут же взял быка за рога.

— Роз, я только что усадил твою мамашу в поезд в состоянии довольно-таки обескураженном. Мне надо съездить в Египет на несколько дней — из-за сценария, и я нахально предложил ей отправиться со мной и совершить семидневное путешествие по Нилу. Она рассказала мне о разрыве. Мне дали понять, что я не должен был делать таких аморальных предложений. Хотя я очень старался убедительно доказать, что ничего такого не делаю.

Я очень боялся, что ответом будет смущённое молчание, такая же обескураженность. Но ответ последовал с ободряющей быстротой.

— Ох, вот глупая женщина!

— Но ведь это недёшево.

— Она не так уж стеснена в средствах.

— А что скажут люди?

— Я знаю, кого она имеет в виду. Злосчастных оксфордских дружков из левых кружков.

— Боюсь, она беспокоится из-за Пола.

— Давно пора беспокоиться о нём поменьше. В любом случае с ним я сама вполне управлюсь.

— Я не хочу давить на неё, Роз. Но чувствую, что это пошло бы ей на пользу. Может быть, её просто надо чуть-чуть подтолкнуть?

— Не беспокойтесь. Я её так подтолкну! И вы это здорово придумали — спасибо вам. Это как раз то, что ей нужно.

— Если бы только ты дала ей самой заговорить на эту тему. Мне не хотелось бы, чтобы она почувствовала… Ну, сама понимаешь.

— Ещё бы.

— Займёт дней десять, от силы две недели. Она сможет остановиться во Флоренции и навестить твою сестру, если захочет.

Роз с минуту ничего не говорила.

— Волшебники-крёстные.

— Сознающие свою вину.

— Если она откажется, я предложу себя в заместительницы.

— Мне очень пригодился бы опытный ассистент-исследователь.

— А вы и вправду уверены, что хотите путешествовать с такой старой занудой, как Джейн? От меня было бы гораздо больше пользы.

Мы потратили ещё пару-тройку фраз на предательское подначивание; потом я перешёл к деталям поездки, и к тому моменту, как Роз повесила трубку, Джейн уже ехала со мной… под дулом пистолета, если понадобится.

Я знал, в попытке обеспечить помощь Роз были элементы риска — это могло заставить Джейн открыть дочери кое-что, что было ей неизвестно, и тем придать отказу большую эмоциональную убедительность. Она ведь тоже строила свою жизнь на твёрдом фундаменте из былых ошибок и неверных решений, так что избавление от них могло представляться опасным; и я догадывался, что по-прежнему кажусь (хотя моя невиновность и признавалась в разговорах лицом к лицу) причиной несчастной случайности, приведшей к далеко идущим последствиям… словно ошибка на карте, которую не за что винить, поскольку порождена она невежеством картографа, но всё равно повинная в том, к чему это привело. Такие обвинения могут приобрести невероятную важность в подсознательной структуре умственной жизни, и возможно, именно это и отягощало Джейн больше всего. Поехать со мной означало бы притворяться — хотя бы отчасти. Впрочем, то же самое должно было бы удержать её от того, чтобы выложить всю правду Роз и ослабить доводы в пользу отказа.

Я же тем временем нашёл убежище в Китченере: перечитал то, что было написано до сегодняшнего дня, выдернул одну из черновых сцен и переписал её начисто; разглядел возможность использовать обратные кадры внутри одной из ретроспекций и ещё одну ретроспекцию внутри этих обратных кадров: приём китайской шкатулки, но с большими возможностями. Потом заставил себя решить проблему — как втиснуть Керзона и Индию — семилетний период! — в двадцать минут экранного времени. Восемь часов спустя, около полуночи, проблема всё ещё не была решена, но я уже знал, на чём следует сосредоточить силы. В Индии Керзон и Китченер были словно два носорога; непомерные, маниакальные личные амбиции каждого удовлетворялись путём двурушничества по отношению друг к другу, в постоянных столкновениях. Показать драматические удары мощных рогов друг о друга не представляло трудности; гораздо труднее было передать то, с каким рвением оба нажимали на правительственные пружины на родине. Однако к тому времени, как я улёгся в постель, мне казалось, что я нашёл выход. Время от времени я подумывал о том, что же происходит сейчас в квартире у Роз, и вполуха прислушивался, не зазвонит ли телефон. Но на самом деле звонка я не ждал, уверенный, что мои собственные уловки, сочетавшие в себе и хитрость и прямоту, не возымели успеха и что Джейн — не тот человек, чтобы следовать чужой воле, пусть даже и воле собственной дочери.

Прежде чем мне удалось разгадать эту тайну, возникла новая. Телефон всё-таки зазвонил, правда, в семь часов на следующее утро, во вторник. Я спал, но Фиби уже встала, так что взяла трубку и разбудила меня. Звонила Дженни. Её второй «вклад» пришёл в Лондон дня три-четыре назад, мы успели его обсудить. Сейчас она была в Бель-Эре, в «Хижине», собиралась лечь спать. Как и Роз, она хотела знать, как прошли выходные, каково это — снова вернуться в Торнкум, который теперь час, какая у нас погода… я начал подозревать, что за всем этим кроется что-то совершенно иное. Наступило молчание.

— Что-нибудь не так?

— Да.

Снова — молчание.

— Дженни?

— Если бы ты не ответил, я вылетела бы в Лондон первым же самолётом.

— Господи, да что же произошло?

— Не знаю, как и сказать.

— Что-нибудь на студии?

— Нет, дело в нас. Не в работе.

— Ты должна мне всё сказать.

— Я что-то написала.

Я облегчённо вздохнул, даже улыбнулся про себя.

— А я уж подумал, что речь по меньшей мере идёт об оргии в Малибу.

— О Боже! Почему ты так сказал?

— Да ладно тебе! Ты прекрасно пишешь. Мне нравится. И я не обижаюсь на сермяжную правду.

— Ну на этот раз это вовсе не про тебя. И это всё неправда. Ты не должен верить ни одному слову.

— Тогда в чём дело?

— Я отправила письма сегодня утром. Писала все выходные. — И добавила с силой: — Обещай, что не поверишь!

Чувствуя себя неловко, Дэн глянул в сторону кухни. Дверь была приоткрыта, и радио, которое обычно слушала Фиби, не было включено.

— Я верю всему, что ты пишешь.

Снова воцарилось молчание.

— Ты не понимаешь. И не дразнись.

— Ну тогда я не верю ни одному написанному тобой слову.

— Я хочу, чтобы ты сжёг его, не распечатав. — Я промолчал. — У меня сейчас лунный период. Я немного не в себе. Пытаюсь уговорить себя, что ты мне не нужен.

— Может, всё-таки что-то на работе не в порядке?

— Пожалуйста, обещай его сжечь. Не распечатав.

Наконец что-то в её голосе, в частых паузах, смене интонаций заставило меня догадаться.

— Ты что, накурилась, Дженни?

— Я чувствую себя такой несчастной.

— Но ведь это не поможет.

— Знаю. — Она помолчала. — Это всё выдумки. Я всё сочинила.

— А Милдред дома?

— Мне не нужна Милдред. Мне нужен ты.

— Я думал, мы договорились… — Я собирался сказать что-то про «накурилась», но она перебила:

— Обещай, что сожжёшь. Клянусь, это всё неправда.

— Тогда — ничего страшного.

— Я сегодня в полном раздрыге. Ни о чём думать не могла. Реплики забывала. И зачем только я его отправила!

— Тебе нужно успокоиться.

Она опять долго молчала. Потом сказала напряжённым, более официальным тоном:

— Тебе хорошо там? В твоём сереньком домике на английском западе?

— Видел сегодня первые примулы. Жалел, что тебя здесь нет.

— Пошёл ты к чёрту.

— Почему вдруг?

— Твоё знаменитое воображение на этот раз тебя подвело. Ты не представляешь, что примулы тут кажутся пришельцами с иных планет.

— Только кажутся.

— Дэн, я не хочу больше участвовать в этих кошмарных мудацких играх.