Хороший день для кенгуру - Мураками Харуки

— Решай. Я не против, — ответила она.

— Здесь нам будет казаться, что мы и вправду поженились, что у нас семья.

— А разве не так? Мы что, не поженились?

— Поженились, конечно, и все же…

Вернувшись в агентство, мы сказали, что хотим снять этот дом.

— Ну как? — поинтересовался обладатель лысины.

— Шумновато, но как-нибудь привыкнем, — сказал я.

Сняв очки, он протер стекла марлей, хлебнул чаю из чашки и, водрузив очки на место, взглянул на меня:

— Да… молодость, молодость.

— Угу, — буркнул я.

И мы подписали договор.

С переездом мы уложились в десять минут. Нас перевез мой приятель с микроавтобусом. Одеяло, одежда, посуда, настольная лампа, несколько книжек и кошка в придачу — вот и все наше имущество. Ни радиоприемника, ни телевизора. Как-то обходились без стиральной машины, холодильника, обеденного стола, газовой плиты, телефона, чайника, пылесоса… В какой же бедности жили! Потому переезд занял не больше получаса. Жизнь упрощается до предела, когда нет денег.

Приятель, похоже, порядком удивился при виде нашего нового жилья, зажатого меж двумя полосами рельс. Когда все вещи перекочевали из микроавтобуса в дом, он открыл рот, обращаясь ко мне, но в этот момент накатила очередная электричка, и я ничего не расслышал.

— Ты что-то сказал?

— Неужели можно жить в таком месте? — То, что он увидел, явно произвело на него впечатление.

Короче, мы прожили в том доме два года.

Для жизни он оказался совершенно непригоден — повсюду гуляли сквозняки. Летом это было приятно, зато зимой наступал сущий ад. Купить печку мы не могли — не хватало денег, поэтому по вечерам мы вместе с кошкой забирались под одеяло и спали обнявшись. Утром, просыпаясь, мы обнаруживали, что раковина на кухне обындевела.

На смену зиме приходила весна. Чудесное время. Мы все вздыхали с облегчением: и я, и жена, и кошка. В апреле на железной дороге объявили забастовку. Эти несколько дней были днями настоящего счастья. Ни одного поезда за целый день! Мы брали кошку и выходили на пути погреться на солнце. Стояла тишина, как на дне морском. Мы молоды, недавно поженились, солнце бесплатное…

До сих пор, слыша слово «бедность», я вспоминаю ту узкую треугольную полоску земли. Интересно, что за люди живут сейчас в том доме?

1971 год был годом спагетти.

В 1971 году я варил спагетти, чтобы жить, и жил, чтобы варить спагетти. Для меня парок, поднимавшийся из кастрюли, был предметом гордости, а томатный соус, томившийся на медленном огне, — объектом вожделения.

Я приобрел алюминиевую кастрюлю такого размера, что в ней можно было искупать немецкую овчарку, обзавелся специальным хронометром для поваров-профессионалов и кулинаров-любителей, в супермаркете, куда ходят за едой иностранцы, набрал разных специй с мудреными названиями, в книжном магазине отыскал специальную книгу о спагетти, купил дюжину помидоров.

Запахи чеснока, лука, растительного масла и еще бог весть чего распадались на атомы и разлетались по воздуху, а потом, соединившись в полной гармонии, заполняли каждый уголок моей комнатки на шесть татами[28]. Амбре получалось, как в древнеримской канализации.

Это было в год тысяча девятьсот семьдесят первый нашей эры, в год спагетти.

Вообще-то я готовил и ел спагетти в одиночку. Иногда, правда, случалось и разделять с кем-нибудь это удовольствие, однако одному их поглощать мне нравилось куда больше. Считаю, что спагетти — блюдо, которое человек должен есть в одиночестве. Почему? Не знаю.

К спагетти всегда полагался чай и салат. Я насыпал в чайник три ложки черного чая и готовил салат, состоявший только из латука и огурцов. Аккуратно расставлял все на столе и, искоса поглядывая в газету, не спеша, в гордом одиночестве, съедал спагетти. Этот обряд продолжался с воскресенья по субботу, после чего наступало новое воскресенье, а с ним — новый виток спагеттиедения.

Когда я одиноко сидел за тарелкой спагетти, мне казалось, что сейчас раздастся стук в дверь и кто-то войдет. Чаще всего такое чувство посещало меня в дождливые дни после полудня.

Всякий раз это были разные люди. Когда незнакомец, а когда — человек, мне известный. То девчонка с такими худыми ногами, что смотреть было страшно (в школе я назначил ей свидание, одно-единственное), то я сам, каким был несколько лет назад. Или Уильям Холден вместе с Дженнифер Джонс[29].

Уильям Холден?

Но никто из них не вошел ко мне. Они в нерешительности топтались у моей двери и уходили куда-то, так и не постучав.

А за окном — дождь.

Весна, лето, осень… Я все варил и варил спагетти. Словно брал за что-то реванш. Варил их, как преданная одинокая женщина пачками бросает в печь любовные письма от бывшего ухажера. Слепил в миске из отпечатавшихся во времени теней немецкую овчарку, бросил ее в кипящую воду, посолил. Держа в руках длинные палочки, я ни на шаг не отходил от кастрюли в ожидании, пока кухонный таймер издаст свое печальное «бип».

Спагетти — страшно коварная штука, поэтому я с них глаз не спускал. Они все норовили перевалиться через край кастрюли и затеряться в ночной тьме. Ночь была готова тихо принять их, подобно тому, как тропические джунгли растворяют в вечности разноцветных бабочек.

Спагетти болонезе

Спагетти базилико

Спагетти с говяжьим языком

Спагетти с моллюсками в томатном соусе

Спагетти карбонара

Спагетти с чесноком

И еще спагетти, которые не могли похвастаться такими звучными трагическими названиями, потому что в них пошли остатки всякой всячины, завалявшейся в холодильнике.

Спагетти рождались в облаках пара, как водный поток по речному руслу, скользили по склону времен, названному 1971 годом, и исчезали.

Я оплакиваю их.

Спагетти 1971 года.

Телефон зазвонил в три двадцать. Я лежал, вытянувшись на татами, и разглядывал потолок. Зимнее солнце растеклось светлой лужицей как раз на том месте, где я расположился. В лучах декабрьского, 1971 года, солнца я, словно дохлая муха, провалялся на полу несколько часов. Поначалу я принял этот звук за что-то другое. За обрывок забытых воспоминаний, робко проскользнувший между слоями воздуха. Но звук повторялся раз за разом, обретая форму подаваемого телефоном сигнала, пока в конце концов не превратился в стопроцентный телефонный звонок. Стопроцентный телефонный звонок, заставлявший дрожать реальный на сто процентов воздух. Не вставая с пола, я протянул руку к трубке.

Звонила одна девица, весьма безликая особа. Девица, которая могла исчезнуть в половине пятого. Бывшая подружка моего знакомого. Хотя знакомство у нас было шапочное. Здоровались при встрече и только. Несколько лет назад они сошлись под каким-то благовидным предлогом и несколько месяцев назад под таким же предлогом расстались.

— Не скажешь, где он? — спросила она.

Я посмотрел на телефонную трубку, скользнул взглядом по тянувшемуся к розетке кабелю. Все в порядке.

— А почему ты меня спрашиваешь?

— Потому что никто мне не говорит. — Голос ее дрожал. — Где он?

— Не знаю. — Я не узнал своего голоса.

Она замолчала.

Трубка сделалась холодной, как ледяной столб. Затем в ледяной столб превратилось все вокруг меня. Совсем как в фантастике Дж. Г. Балларда.

— Я в самом деле не знаю. Пропал куда-то и ничего не сказал.

На том конце провода послышался смех:

— У него бы на это ума не хватило. Он ведь только горланить горазд и ни на что другое не способен.

Насчет ума она была права. Метко подмечено.

Но говорить, где он находится, было нельзя. Узнает, что это я ей рассказал, — начнет названивать. А мне этот пустой треп ни к чему. В садике за домом я вырыл яму и все в ней похоронил. Выкопать обратно уже ничего не могу. Ни для кого.

— Извини… — проговорил я.

— Ты, наверное, меня терпеть не можешь? — вдруг спросила она.

Я не знал, что ответить. Она с самого начала меня совсем не впечатляла.

— Извини, — повторил я. — Я сейчас спагетти готовлю…

— Что-что?

— Спагетти готовлю.

Я налил в кастрюлю воображаемую воду, чиркнул воображаемой спичкой.

— И что?

Я аккуратно опустил в кипяток воображаемые спагетти, добавил воображаемой соли, поставил на пятнадцать минут воображаемый таймер.

— Не могу отойти от плиты. Боюсь, они к кастрюле пристанут.

Она молчала.

— Их без присмотра и на минуту не оставишь.

Трубка в моей руке опять заскользила к точке замерзания.

— Может, потом перезвонишь? — торопливо добавил я.

— Значит, у тебя сейчас самый ответственный момент?

— Да вроде того.

— Один есть будешь?