Капкан супружеской свободы - Рой Олег

— Хочешь, поедем с тобой во Флоренцию? — говорил он час спустя, поглаживая ее по щеке. — Я мечтаю показать тебе Боттичелли — настоящего Боттичелли, а не те бледные копии, которые ты видала в цветных альбомах… А еще мы пойдем с тобой на Золотой мост, в древние, знаменитые ювелирные лавочки; я хочу, чтобы ты выбрала себе какую-нибудь безделушку на память — флорентийское золото славится во всем мире, ты же знаешь…

Не глядя Лиде в лицо, он чувствовал, что она улыбается, но продолжал размышлять вслух, неторопливо произнося слова и ощущая себя волшебником, который может бросить к ногам возлюбленной все радости мира.

— А может быть, лучше в Пизу? Я прежде думал, что эта знаменитая падающая башня — тяжелая и темная, как она выглядит на снимках. А оказалось, она кружевная, белоснежная и точно взмывает в небо… Да и бог с ней, с башней, самое лучшее в Пизе — это узенькие, таинственные улочки. Такого настоящего Средневековья ты больше нигде не увидишь. Можно рвануть и в Неаполь — юг, солнце, море и пицца… Я забыл, а может, никогда и не знал, ты любишь пиццу? Или все-таки Рим?… Пойдем в парк Виллы Боргезе, посидим у фонтана Треви, а на площади Испании я куплю тебе самое настоящее трюфельное мороженое.

— Ты декламируешь рекламный путеводитель? — еле слышно засмеялась Лида и гибко потянулась в его объятиях. Простыня соскользнула с ее смуглого тела, точеные руки захватили его голову в крепкое объятие, и он не успел осознать поцелуя: таким он был мгновенным, легким, едва потревожившим губы, словно прикосновение бабочки.

— У нас остается всего несколько дней, и я хочу, чтобы ты увидела все лучшее в Италии, как когда-то увидел я, понимаешь?

— Понимаю, — прошептала она нетерпеливо. — Полежи спокойно, хорошо?

И ее рука отправилась в неторопливое путешествие по его телу, касаясь его так нежно и бережно, что Алексей, еще не остыв от недавней страсти, вновь ощутил, как сквозь него струится вечный поток желания, захватывая по пути в свою гибельную воронку и ее тело, и их общее сознание, и воспоминания о прошлом, и надежды на будущее. Он рванулся навстречу ее рукам, соприкоснулся с ними своими собственными ладонями и забыл обо всем на свете. Ничего заученного, ничего привычного не было в ту ночь в их объятиях; он точно заново открывал для себя волнующие тайны женского тела, а она, как в первый раз, ощущала себя повелительницей мужских желаний. Вечная тайна пола, загадка обнажения, череда притяжений и отталкиваний, стойкая грусть в момент самого сладкого трепета и непонятное отчуждение в тот миг, когда губы шепчут «Я люблю тебя…», — все это суждено было познать им в эту ночь разом, вспомнить давно забытое, угадать неизведанное и ощутить себя счастливыми в тот самый час, когда счастье, горько плача, навсегда покидало их…

— А знаешь, — сказала Лида, дождавшись, чтобы дыхание их вновь стало спокойным и они обрели способность разговаривать, — я почему-то всегда знала, что нам суждено быть вместе. Еще давно, тогда, когда ты почти не замечал меня среди актрис театра и обращался со мной официально-вежливо, по имени-отчеству.

— Разве такое бывало? — рассеянно спросил Соколовский, которому в этот миг фраза «нам суждено быть вместе» не показалась ни напыщенной, ни опасной.

— Еще как бывало! Ты казался мне холодным, как лягушка, занудным и очень-очень старым… Но я все равно полюбила тебя. Я думала еще тогда, что у тебя должно быть два дома: один — где ты спишь, обедаешь, хранишь вещи, разговариваешь со своей женой, а второй, настоящий — где сияют огни сцены, где ты владеешь умами и душами и где рядом с тобой — я. Глупо, правда? Но ведь в конце концов все так и вышло. Мне хотелось вдохнуть в тебя новые силы, помочь тебе идти дальше, изменить твою судьбу — и попробуй только сказать, что мне этого не удалось!

Он слушал ее лепет рассеянно и отстраненно, едва заметно касаясь рукой ее груди и ощущая сейчас такую близость к этой женщине, какой ни разу не чувствовал раньше. Лида никогда прежде так открыто не говорила ему о том, что любит, и это всегда было на руку Алексею: ведь, кроме искренней страсти в постели и новых ролей в театре, он ничего не мог предложить ей. Понимая, что его собственный семейный очаг выстроен раз и навсегда, что он не может — а главное, не хочет — ничего менять в нем, Соколовский радовался и боялся того, как развивается его связь с актрисой. Но, хотя Лида ни разу в жизни не произнесла слова «брак» по отношению к ним двоим, его мужского опыта и самомнения вполне хватало для того, чтобы знать наверняка: то, что он тоже не заговаривает об этом, разочаровывает и обескураживает женщину, заставляет ее сомневаться в себе, своих чарах, своей необходимости ему, и, следовательно, охлаждает ее чувства.

До сих пор Алексею это было почти безразлично. Он твердо был уверен в том, что никогда не оставит жену, считая, что и Лида никогда не оставит его, и он ничего не теряет в отношениях с ними при любых рокировках. Однако теперь, после разговора в аэропорту, о чем Лида так и не обмолвилась больше… и после того, как она вчера играла… после всех этих взглядов, которые, казалось, воровали ее у него, нет, теперь он больше ни в чем не был уверен.

И, вновь принимаясь ласкать ее нежное, послушное тело, продолжая слушать сладкий и жаркий шепот откровения в теплом оранжевом зареве восходящего и заливающего всю комнату солнца, Алексей вновь — во второй уже раз за минувшие дни — позволил себе опасную и нелепую игру в сравнения. Он думал о том, что Ксения давно стала для него больше другом, нежели женой; рядом с ней, назубок зная все линии и желания ее тела, он ощущал себя путником, идущим давно проторенной дорогой — родной и знакомой, но не обещающей впереди никаких открытий. С Лидой конечно же все было иначе; она была таинственна и неизведанна, словно тера инкогнита, и, изучая рельефы ее бархатистой кожи (впадинка здесь, волнующий изгиб там и крошечная родинка на неожиданной выпуклости — о, как же она прекрасна!), он вел себя, как восторженный первооткрыватель единственной оставшейся в мире непознанной страны.

И дело конечно же было не только в ее телесном совершенстве. Слишком простенькой оказалась бы задачка, если бы ему пришлось выбирать между Ксенией и Лидой, как между содержанием и формой, душой и телом, привычными домашними тапочками и вдохновляющей, непредсказуемой свободой. Увы! Беда была в том, что он все еще не мог оставаться равнодушным к женским чарам жены, он по-прежнему любил и хотел ее — и при этом, как мальчишка, восторгался независимостью, умом и обаянием Лиды.

«Ах, если бы я все-таки был по-настоящему свободен!..» — со страстным отчаянием думал Соколовский, предаваясь бессмысленным и оттого даже приятно меланхоличным мечтам. Не развод, конечно, — о нет! — невозможно нанести такой удар своим домашним, но вот как-нибудь иначе: если б иначе сложилась жизнь, и он встретил Лиду раньше или если бы Ксения вдруг встретила и полюбила другого, дав ему тем самым желанную свободу, да мало ли как бывает!.. И, не ведая, что творит, погружаясь в эти бездонные мечты, словно в глубины прекрасного Лидиного тела, Алексей застонал от счастья и взмолился о том, чтобы никогда не потерять женщину, которая была сейчас с ним рядом…

Итак, это действительно был настоящий триумф. Он убедился, просматривая перед завтраком утренние газеты, полные лестных упоминаний о его труппе, которые попросил у портье.

«Русские раскрывают «Зонтик» над Венецией» — этот заголовок бросился ему в глаза сразу же, едва он открыл полосы, посвященные фестивалю. Ему хватило знания итальянского, чтобы понять эту фразу, но перевести весь текст статьи он конечно же не сумел. Зато отлично смог почувствовать тот эмоциональный призыв, который, казалось, исходил от лица Лиды, снятой крупным планом в финальной сцене спектакля. Это была единственная фотография на странице, и надо признать, что редактор не ошибся, выбирая ее в качестве иллюстрации: драматическая красота актрисы, ее яркое, фактурное обаяние и эффектный даже на черно-белом снимке взгляд как нельзя лучше передавали магию театра.

Когда Алексей спустился к завтраку, труппа, уже собравшаяся за столом (не было только Лиды), встретила его аплодисментами. Он шутливо раскланялся, похлопал им в ответ, напоминая, что это общая заслуга, и, легко отвечая на шутки-прибаутки, с наслаждением вонзил зубы все в ту же «континентальную» ветчину, сиротливо приютившуюся на тарелочке рядом с поджаренными хлебцами.

— Ты видел газеты? — спросил его Володя, бесшумно отхлебывая кофе вперемежку с увлеченным перелистыванием шуршащих газетных страниц.

— Разумеется, — ответил Соколовский. — Но понял лишь общую тональность замечаний.

— А замечаний практически нет, — вмешался в разговор Иван. — Мы уже нашли нескольких добровольных переводчиков и выслушали в их исполнении столько дифирамбов!.. Пишут, например, что «Зонтик» — это шедевр камерности и лиризма; что наш спектакль, рассчитанный на минимум декораций и действующих лиц, производит гораздо большее впечатление, чем вычурные и дорогостоящие постановки… как, например у поляков. А еще…