Танатонавты - Вербер Бернар

Да, это правда. В ту пору жизнь моя была хуже некуда.

Я жил один, по-холостяцки, в крошечной квартирке на улице Реомюра. Больше всего меня тяготило одиночество, и работа уже не приносила мне удовлетворения. По утрам я приходил в больницу. Просматривал карты пациентов, которым предстояла операция, готовил растворы, втыкал шприцы, глядел на экраны мониторов.

Я все еще не стал знаменитым анестезиологом, верховным жрецом в белых одеждах, и мечты, которые когда-то – очень давно – появились у меня после посещения больницы Святого Людовика, были все так же далеки от исполнения. Медсестры носили одежду под халатами. Некоторые были свободны, но соглашались на секс исключительно в надежде выйти замуж за врача, чтобы больше не работать.

Моя профессия не принесла мне ничего, кроме обманутых надежд.

В глазах начальников и подчиненных у меня не было никакого авторитета, а равные меня игнорировали. Я был всего лишь полезной вещью, рабочим винтиком с одной-единственной функцией: тебе дают пациента, ты его усыпляешь, его оперируют, и все по новой. Ни здравствуйте, ни до свидания.

Конрад трещал как сорока, а я думал: должно быть что-то еще. Не такое, как моя нынешняя жизнь и Конрадово благополучие. Определенно есть что-то еще.

Как же нарисовать круг и обозначить его центр, не отрывая карандаша от бумаги? Невозможно, решительно невозможно.

Я был несчастен, а Рауль ушел, забрав с собой свою одержимость, страсть, приключение, оставив меня в объятиях одиночества и отвращения к самому себе.

На столике, словно мираж, белела его визитная карточка.

Круг и точка в центре… Невозможно!

Как вы думаете, ученики, чего больше:

воды в огромном океане или слез, которые вы проливаете, совершая это долгое паломничество, мчась от нового рождения к новой смерти, вновь встречаясь с теми, кого ненавидите, и расставаясь с теми, кого любите;

страдая долгие века от боли, горестей, болезней и гнета кладбищенской земли;

достаточно долго, чтобы устать от существования;

достаточно долго, чтобы захотеть от всего этого избавиться?

Потребовалось еще несколько недель разочарований, унижений и растущего раздражения, чтобы я решил наконец выбрать Рауля и его сумасбродство.

Немалую роль в этом сыграли беспрестанные звонки матери и неожиданные визиты моего брата. Добавьте сюда неудачу на любовном фронте (коллега променяла меня на дебила-стоматолога) и отсутствие хороших книг, которые могли бы хоть как-то подбодрить меня, – и вы поймете, что я созрел для Флери-Мерожи.

Однако к окончательному решению меня подтолкнула не тоскливая череда мелких неприятностей, а одна старушка, ожидавшая серьезной операции.

Я уже собирался сделать ей укол, когда ассистент предупредил, что хирург еще не готов. Я прекрасно понял, в чем дело. Этот придурок развлекался в раздевалке с медсестрой. Наркоз пациентке можно будет дать не раньше чем они закончат. Потом ей удалят опухоль, а шансы, что она выживет, один к двум.

Какой бред! Цивилизации пять тысяч лет, но нам все равно придется подождать, пока хирург не кончит трахать медсестру!

– Почему вы смеетесь? – спросила старушка.

– Да нет, ничего. Это нервное.

– Вы напомнили мне мужа. Я очень любила слушать, как он смеется. Он умер от разрыва аорты. Ему повезло, он этого даже не заметил. И ушел… в хорошем настроении.

Для нее самой смех мужа прозвучал похоронным колоколом.

– Эта операция поможет мне наконец встретиться с ним.

– Перестаньте сейчас же! Доктор Леви настоящий профи.

Старушка покачала головой:

– Нет, я хочу отдохнуть. Хватит мне уже доживать век одной. Я хочу к мужу. Туда. В рай.

– Вы верите, что есть рай?

– Конечно. Если жизнь просто кончается, и все – это очень страшно. Обязательно есть что-то после. Я опять встречусь с моим Андре – в раю или в другой жизни, мне все равно. Мы так сильно и так долго любили друг друга!

– Не говорите так. Доктор Леви вас вылечит.

Я возражал все более неуверенно, потому что уже не раз видел, как этот врач совершает ошибки.

Старушка смотрела на меня, как доверчивый щенок.

– Как же быть? Неужели я и дальше должна жить совсем одна в огромной квартире, наедине со своими воспоминаниями?.. Какой ужас!

– Но ведь жизнь…

– Невеселая штука, правда? Жизнь без любви – это переход через долину слез.

– В жизни есть не только любовь, есть еще…

– Что? Цветы, птички? Глупости! У меня в жизни не было ничего, кроме Андре, и я жила только для него. А теперь эта опухоль… Мне повезло.

– У вас есть дети? – спросил я.

– Конечно. Ждут не дождутся наследства. После операции они будут вам звонить, чтобы узнать, можно ли немедленно завладеть новой машиной или придется немного подождать.

Наши глаза встретились. С моих губ сами собой сорвались слова:

– А вы знаете, как нарисовать круг и поставить в центре точку, не отрывая карандаша от бумаги?

Старушка рассмеялась:

– Ну и вопрос! Это в детском саду уже знают.

Взяв носовой платок вместо листа бумаги, она показала мне, как это делается. Я пришел в восторг. Решение было таким простым!

Старушка весело подмигнула. Она оказалась из тех, кто понимает, почему иногда ерунде уделяют столько внимания.

– Достаточно как следует подумать, и все получится, – сказала она.

Я подумал, что Рауль действительно гений. Гений, который может нарисовать круг и поставить точку в центре, не отрывая карандаша от бумаги, имеет право бросить вызов смерти…

Толкая перед собой столик с инструментами, вошли две темнокожие санитарки, а за ними и самодовольный хирург.

Через пять часов старушка умерла. Леви в бешенстве сорвал перчатки. Он ругал всех и вся. Больная слишком ослабла, с операцией слишком долго тянули, на что тут можно было надеяться…

– Пойдем попьем пива? – предложил он мне.

Раздался телефонный звонок. Это были старушкины детки. Я швырнул трубку. Рука уже искала в кармане визитную карточку Рауля.

Неизвестно, как именно появилась танатонавтика. Согласно некоторым историкам у ее истоков стояла группа друзей, решивших провести необычный эксперимент. По другим данным, первыми танатонавтами двигало исключительно стремление к материальному благополучию. Они хотели быстро разбогатеть, прорвавшись в совершенно новый мир.

Я понимал, что Рауль предложил мне стать соучастником будущих преступлений. Преступлений во имя науки или мечты покорить тот свет.

Мне все еще было не по себе от мысли, что мы отправляем людей на смерть, чтобы удовлетворить собственное любопытство, но в то же время я горел желанием придать хоть чуть-чуть остроты своему существованию.

Я обратился за советом к монеткам, усовершенствовав метод Рауля, – подбросил не одну, а сразу три монетки. Это придавало решению больше нюансов. Орел-орел-орел означало «однозначно да». Орел-орел-решка – «пожалуй, да». Решка-решка-орел – «пожалуй, нет». Решка-решка-решка – «однозначно нет».

Монеты взлетели к потолку. Упали одна за другой.

Орел-орел-решка: «пожалуй, да». Я взял телефонную трубку.

В тот же вечер страшно довольный Рауль явился в мою маленькую квартирку и долго рассказывал о проекте. Его руки порхали, как два хлопочущих голубя. Он был словно опьянен своими словами.

– Мы станем первыми! Мы завоюем чудесный континент!

На одной чаше весов – чудесный континент, на другой – клятва Гиппократа. Я пытался удержаться на последней линии обороны. Если дело обернется плохо, я всегда смогу убедить себя, что Рауль заставил меня.

Мой друг сыпал аргументами:

– Галилея тоже считали сумасшедшим!

Сначала Колумб, теперь Галилей… Судьба несчастного Галилея давно служила оправданием множеству безумцев. На него удобно было ссылаться…

– Ладно, допустим. Галилея считали сумасшедшим, а он оказался совершенно здоров. Но сколько настоящих психов на одного несправедливо обвиненного Галилея?

– Смерть… – начал было Рауль.

– Смерть? Да я каждый день встречаюсь с ней в больнице! Умирающие что-то не похожи на твоих танатонавтов. Через несколько часов от них начинает смердеть, руки и ноги у них коченеют. Смерть – это распад, в результате которого получается груда мертвой плоти.

– Плоть гниет, душа парит, – философски заметил мой друг.

– Ты же знаешь, я был в коме, и моя душа нигде не парила.

Рауль огорчился:

– Бедный Мишель, тебе просто не повезло.

Я должен, должен был сказать Раулю, что прекрасно понимаю, почему он так интересуется смертью: из-за самоубийства его отца. Не проект «Парадиз» ему нужен, а хо-ороший сеанс психоанализа. Но… орел-орел-решка. Я уже выбрал.