Дорога в рай (Рассказы) - Даль Роальд

    – Да. От пива мне спать хочется.

    – Если хотите, - сказал я Оле Джимми, - мы можем сходить на заправочную станцию, и я сделаю вам пару вкусных бутербродов. Хотите?

    – У нас тут и пива хватит. В одной бутылке пива больше еды, мой мальчик, чем в двадцати бутербродах.

    Он улыбнулся мне, обнажив бледно-розовые беззубые десны, но улыбка вышла приятная, и не было ничего отвратительного в том, что они обнажились.

    Какое-то время мы сидели молча. Солдат доел свой хлеб с сыром и лег на землю, прикрыв лицо шапкой. Оле Джимми выпил три бутылки пива и теперь стал предлагать последнюю Клоду и мне.

    – Нет, спасибо.

    – Нет, спасибо. Мне и одной хватит.

    Старик пожал плечами, открутил пробку и, запрокинув голову, стал пить, вытянув губы, так что жидкость текла ровно, не булькая в горле. На нем была шапка, которая не имела ни цвета, ни формы, и, когда он закидывал голову, она не сваливалась с него.

    – А что, Рамминс не собирается предложить попить этой старой кляче? спросил он, опуская бутылку и глядя на большую распаренную ломовую лошадь, которая стояла между двумя дышлами повозки.

    – Только не Рамминс.

    – Лошади тоже хотят пить, вроде нас. - Оле Джимми помолчал, глядя на лошадь. - У вас тут есть где-нибудь ведро?

    – Конечно.

    – Тогда почему бы нам не дать лошадке попить?

    – Очень хорошая мысль. Дадим ей попить. - Мы с Клодом поднялись и направились к воротам, и помню, что я обернулся и крикнул старику:

    – Точно не надо приносить вам бутерброд? Я бы его быстро сделал.

    Он покачал головой, помахал нам бутылкой и сказал, что хочет вздремнуть. Мы вышли через ворота на дорогу и направились к заправочной станции.

    Думаю, мы отсутствовали примерно час, обслуживая клиентов, закусывая, и, когда наконец вернулись - Клод нес ведро воды, - я увидел, что стог был высотой по меньшей мере шесть футов.

    – Водичка для лошадки, - сказал Клод, укоризненно глядя на Рамминса, который стоял в повозке, перекладывая сено на стог.

    Лошадь опустила голову в ведро и принялась пить, благодарно фыркая.

    – А где Оле Джимми? - спросил я. - Нам хотелось, чтобы старик увидел, как лошадь пьет воду, потому что это была его идея.

    Когда я задал этот вопрос, наступила пауза, короткая пауза, и Рамминс замялся в нерешительности, держа в руках вилы и оглядываясь.

    – Я принес ему бутерброд, - прибавил я.

    – Этот старый дурак выпил слишком много пива и пошел домой спать, сказал Рамминс.

    Я пошел вдоль изгороди к тому месту, где мы до этого сидели с Оле Джимми. В траве валялись пять пустых бутылок. Там же лежала и сумка. Я поднял ее и отнес Рамминсу.

    – Не думаю, что Оле Джимми ушел домой, - сказал я, держа сумку за длинный ремень. Рамминс посмотрел на нее, но ничего не ответил. Теперь он яростно торопился, потому что гроза была ближе, тучи - темнее, а жара - еще более гнетущей.

    С сумкой в руках я отправился назад на заправочную станцию, где и пробыл остаток дня, обслуживая клиентов. К вечеру, когда пошел дождь, я глянул через дорогу и увидел, что сено сложили и закрывали стог брезентом.

    Через несколько дней явился кровельщик, снял брезент и сделал соломенную крышу. Это был хороший кровельщик. Он сделал отличную крышу из длинной соломы, толстую и плотную. Скат был хорошо спланирован, края аккуратно подрезаны, и приятно было смотреть на нее с дороги или из дверей конторы заправочной станции.

    Все это нахлынуло на меня сейчас так же ясно, как будто это случилось вчера, - возведение стога в тот жаркий грозовой июньский день, желтое поле, сладкий лесной запах сена; и солдат Уилсон в спортивных тапках, Берт с затуманенным глазом, Оле Джимми с чистым старческим лицом и розовыми обнаженными деснами; и Рамминс, широкоплечий карлик, стоящий в повозке и хмуро поглядывающий на небо, потому что он тревожился насчет дождя...

    И вот снова этот самый Рамминс стоит, согнувшись на стоге сена с охапкой соломы в руках, глядя на своего сына, высокого Берта, который, как и он, недвижим, и оба на фоне неба выступают черными силуэтами, и снова меня, будто током, пронзил страх.

    – Давай режь, - сказал Рамминс, возвышая голос.

    Берт поднажал на свой большой нож, и снова раздался высокий скрежещущий звук, когда лезвие задело что-то твердое. На лице у Берта было написано, что ему не нравится то, что он делает.