Одноэтажная Америка - Ургант Иван

Познер: Ну, вообще, я считаю, что Тютчев глубоко заблуждался, когда он писал, что умом Россию не понять и так далее. В этом есть определенный националистический оттенок. По-моему, это все глупости. На самом деле, понять другую страну, понять другой народ… вообще, это требует, во-первых, тонкости, желания и времени. И требуется, может быть, даже определенный талант.

«Пора уже исполнить обещание написать об американских дорогах… Они стоят этого…

Мы не впервые очутились на автомобильной дороге. Теперь мы уже привыкли, притерпелись к этому блестящему дорожному устройству, но первое впечатление было незабываемым. Мы ехали по белой железобетонной плите толщиной в одиннадцать дюймов. Эта идеально ровная поверхность была слегка шероховата и обладала огромным коэффициентом сцепления. Дождь не делал ее скользкой.

Мы катились по ней с такой легкостью и бесшумностью, с какой дождевая капля пролетает по стеклу. Дорога на всем своем протяжении была разграфлена толстыми белыми полосами. По ней в обоих направлениях могли идти сразу четыре машины. Практически эти дороги, подобно дорогам Древнего Рима, построены на вечные времена…

О, эта дорога! В течение двух месяцев она бежала нам навстречу — бетонная, асфальтовая или зернистая, сделанная из щебня и пропитанная тяжелым маслом…

Иностранец, даже не владеющий английским языком, может с легкой душой выехать на американскую дорогу. Он не заблудится здесь, в чужой стране. В этих дорогах самостоятельно разберется даже ребенок, даже глухонемой. Они тщательно перенумерованы, и номера встречаются так часто, что ошибиться в направлении невозможно…

На дорогах есть множество различных знаков. Но — знаменательная особенность! — среди них нет ни одного лишнего, который отвлекал бы внимание водителя…

Дороги — одно из самых замечательных явлений американской жизни. Именно жизни, а не одной лишь техники».

Лучше, по-моему, не скажешь. Мы, как Ильф и Петров, катили по этой бесконечной гладкой ленте. Я не мог — уже в который раз! — не подумать о том, какое чудо сотворил для Америки массовый автомобиль. Ведь это он побудил страну к строительству дорог, а строительство дорог породило совершенно новый вид транспорта, который оттеснил не только транспорт водный, но и железнодорожный — грузовой. Сегодня, когда тебя обгоняют красавцы-дальнобойщики, громадные грузовики, то не сразу понимаешь, что эти дороги, являющиеся артериями страны, восходят к видению Генри Форда…

Зато, если ты, конечно, не американец, и особенно если ты из России, ты задаешься вопросом: почему у них такие чистые, красивые грузовики? В самом деле, почему? Или, если угодно, почему в России такие уродливые и грязные? Впрочем, это другая тема.

Дорога № 66, о которой я писал чуть раньше, была первой магистралью, которая пересекла страну с севера-востока на юго-запад, ею-то и восхищались Ильф и Петров, да не только они. Дорога № 66 стала легендарной, о ней писали песни, и одну из них исполнил, как говорится, на веки вечные бессмертный Нат «Кинг» Коул. Но все те же Ильф и Петров немало удивились бы, узнай они, что дорога № 66 давно не является ни главной, ни единственной…

Главнокомандующий союзническими войсками в годы Второй мировой войны, генерал Дуайт Д. Эйзенхауэр был потрясен качеством германских дорог: продвигаясь с боями по территории этой страны, он увидел поразительную по качеству и охвату сеть автомобильных дорог, построенную по указанию Гитлера. Вернувшись в Америку и став президентом в 1952 году, Эйзенхауэр добился принятия национального плана строительства сети не просто хайвеев, а суперхайвеев, именно они покрывают Америку сегодня. Так что возможно такое парадоксальное утверждение: Америка обязана своими прекрасными дорогами Генри Форду и… Адольфу Гитлеру.

И вот по этой изумительной дороге мы держали путь из Оклахомы через «Ручку кастрюли» Техаса, как называют торчащий в северном направлении прямоугольник этого штата, все дальше на Запад в штат Нью-Мексико.

Проехали через город Амарилло, который нас ничем не удивил (в отличие от Ильфа и Петрова, которых поразил в этом «новом и чистом» городе «полный комплект городских принадлежностей… как говорится, что угодно для души. Вернее — для тела. Для души тут как раз ничего нет»).

Из Амарилло путь прямой — в Санта-Фе, Ильф и Петров так и поехали, но нас ждали в Галлопе, поэтому, несмотря на географическую абсурдность этого решения, мы проскочили Санта-Фе и помчались в самый северо-восточный угол штата Нью-Мексико, в город Галлоп.

«Город Галлоп дал нам очень много для понимания Америки. Собственно, этот город совсем не отличается от других маленьких городков… Какой-нибудь старый галлопчанин, уехавший на два-три года, едва бы узнал свой родной город, так как нет ни одной приметы, по которой он мог бы его узнать. «Какой город?» — спросил бы он, высунувшись из автомобиля. И только узнав, что он действительно в Галлопе, а не в Спрингфильде или Женеве, принялся бы целовать родную землю (асфальт). Именно этим вот отсутствием оригинальности и замечателен город Галлоп. Если американцы когда-нибудь полетят на Луну, они обязательно построят там точь-в-точь такой же город, как Галлоп… Добрый город Галлоп! Его не интересуют события в Европе, Азии и Африке. Даже американскими делами город Галлоп не слишком-то озабочен. Он гордится тем, что со своими шестью тысячами жителей имеет горячую и холодную воду, ванны, души, рефрижераторы и туалетную бумагу в уборных, — имеет тот же комфорт, что Канзас-Сити или Чикаго».

Все-таки Ильфа и Петрова поразил тот факт, что даже в самом захолустном городке Америки люди пользуются точно такими же удобствами, какими пользуются, например, в Нью-Йорке или Чикаго. Они, будучи людьми советскими, пытались не то, чтобы скрыть свое удивление — да и восхищение, — но как-то умерить его. А ведь есть чем восхищаться, это и вправду поразительное достижение.

Сегодня в Галлопе проживают не 6 тысяч, а чуть более двадцати тысяч человек. Американцы побывали на Луне, но ничего там не построили. И все-таки Галлоп отличается от многих других американских городков, как мне показалось, все-таки имеет свои отличия. Нет, не архитектурные — городок унылый, пожалуй, самое красивое его здание — новый вокзал, где останавливаются поезда, проезжающие прямо через тело города. И не огромным моллом, без которого ныне не обходится ни один американский город. Отличие касается субботних покупателей в этом самом молле…

Представьте себе, вы входите и не видите ни одного белого лица. Зато вы видите сотни лиц красноватых. Это индейцы, или, если придерживаться политкорректной терминологии, «Native Americans» («туземные американцы»), Молл ими буквально забит, они приезжают сюда целыми семьями именно по субботам, это, как мы выяснили, у них нечто такое же обязательное, как «банная суббота» для любителя попариться в России.

Больше всего меня поразила их внешность. Для меня, зачитывавшегося в детстве книжками Фенимора Купера, индейцы отличаются необыкновенной стройностью, они красивы, у них чеканные черты лица, они горды и независимы, я знал названия многих индейских племен — делаверы и могикане, чероки и команчи, су и навахо. Кстати, вот, что писали Ильф и Петров:

«Наваго ненавидят и презирают «бледнолицых братьев», которые уничтожали их несколько столетий… Эта ненависть сквозит в каждом взгляде индейца… Индейцы почти совершенно не смешиваются с белыми. Это многовековое сопротивление индейцев — вероятно, одно из самых замечательных явлений в истории человечества».

И еще:

«В последний раз мы смотрели на пустыню наваго, удивляясь тому, как в центре Соединенных Штатов, между Нью-Йорком и Лос-Анджелосом, между Чикаго и Нью-Орлеаном, окруженные со всех сторон электростанциями, нефтяными вышками, железными дорогами, миллионами автомобилей, тысячами банков, бирж и церквей, оглушаемые треском джаз-бандов, кинофильмов и гангстерских пулеметов, — умудрились люди сохранить в полной неприкосновенности свой уклад жизни».

Совершенно определенно хочу сказать: нет, не сохранили. Почему-то стоит перед глазами такая картинка: в отделе молла, отведенном для детей, индейский мальчик лет пяти сидит верхом на пластмассовой лошадке-качалке и с веселым гиканьем погоняет ее. А неподалеку сидят за столиком его родители — пузатые карикатуры на Чингачгука — и уплетают фаст-фуд, запивая его большими картонными стаканами кока-колы.

В день нашего приезда на одной из городских площадей в рамках фестиваля индейской культуры состоялся вечер индейских танцев. Под барабанную дробь и звук свистулек представители разных племен в традиционном убранстве плясали. Лично у меня это зрелище вызвало лишь щемящее чувство жалости и тоски по чему-то такому, что ушло навсегда. Один из музыкантов по имени Фернандо оказался, как он сам сказал, «пропагандистом культуры» своего народа. На следующий день мы приехали к нему в резервацию — в небольшое поселение, где живут индейцы племени зуни-пуэбло. Такой нищеты я давно не видел.