Одноэтажная Америка - Ургант Иван

Бен признался, что много раз находился в клинике для душевнобольных, и только спустя многие годы ему поставили диагноз — посттравматическое расстройство психики. Он старался восстановить отношения со своими детьми. Во время разговора Бен успокоился, как будто наша беседа придала ему сил.

Потом он сказал: «Видите ли, это я убил одного из них, одного парня из моего отряда. — В его глазах не было слез, но его лицо выражало сплошную боль. — Это был несчастный случай. Они были впереди, заплутали в джунглях и оказались против нас. Я дал очередь из автомата и убил его».

Он признался, что написал письмо семье этого убитого парня, в котором рассказал о случившемся, и после этого почувствовал небольшое облегчение.

Бен согласился дать нам интервью. Пока мы ждали камер, я поинтересовался, что он думает о войне в Ираке. «Это безумие! — выпалил он. — Буш — нацист и идиот».

Глядя в камеру, он рассказал о своем прошлом, о гибели друзей. Но его рассказ не совпадал с тем, что он говорил нам до этого.

Я задал ему вопрос: «Вы многое пережили, видели реальную войну. Как вы думаете, каково отношение американцев к войне сегодня?»

«Президент Соединенных Штатов делает все, что только может. Он старается защитить свободу и защитить нас», — ответил он.

Я сказал, что понял его, но он не ответил на мой вопрос, и я повторил его. Он заморгал. «Свобода — это иллюзия свободы. Все мы не так уж свободны. Мы должны делать все необходимое, чтобы защитить демократию и свободу в мире». Затем он пожал мне руку и зашагал прочь.

Валерий и Владимир разглядывали книжку на латунном постаменте, рядом с Вьетнамским мемориалом. Я поинтересовался, что это за книга. Они объяснили, что в ней перечислено 58 195 фамилий людей, погибших во Вьетнаме. Два моих одноклассника были убиты на этой войне. Я и раньше бывал здесь, но так и не мог найти их имена в этом скорбном списке.

Сигурт Мессер учился со мной в выпускном классе высшей школы. Он был немного выше меня, с короткими каштановыми волосами. Мы не были с ним близкими друзьями, но он мне нравился, у него было потрясающее чувство юмора. Мы оба увлекались спортом, бегали на средние дистанции, и у нас было что-то вроде соперничества. Однажды я поздно пришел на тренировку. Еженедельный забег на шестьсот метров уже стартовал, я окинул взглядом дорожки, отметил, что Сигурт в лидерах. Я был за дорожками, примерно посередине дистанции. Я решил спрятаться и присел на корточки за чанами с краской. Дождался, когда пробегут ребята, Сигурт все еще был впереди. Я сделал рывок и догнал его. Когда я вдруг оказался рядом, он крайне удивился и удвоил усилия. Я вызывающе ему улыбнулся, и обогнал его, выиграв с большим преимуществом. Потом, в раздевалке, я ему признался в своем трюке, и мы от души посмеялись. Все эти годы я вспоминал о его смерти, сожалея о потере.

Я нашел его имя в Книге памяти.

Сигурт Мартин Мессер, Эльдридж, Калифорния. Морские силы США, убит 10 июля 1967 года. Панель 23 Е, строка 44.

Мы с Владимиром решили найти его имя на стене памяти. На черной мраморной стене было высечено множество фамилий. Я начал смотреть снизу, с буквы V.

Мы стояли напротив стены, и наши лица отражались на этом камне как в зеркале. Я сосредоточился на подсчете строк, боясь ошибиться.

«Раз, два, три… двадцать четыре, двадцать пять, двадцать шесть… сорок один, сорок два…»

Мой палец остановился на сорок четвертой строке и заскользил по горизонтали. Я дотронулся до строки с его именем. Это было похоже на удар током. Я отшатнулся и отступил назад. Потом я отвернулся и быстро спустился вниз. Так я стоял долго, смотря на памятник Вашингтону, и слезы катились по моему лицу.

Мы с Владимиром поднялись по ступенькам к мемориалу Линкольна. На ступеньках было много разных людей, они разговаривали, ели, фотографировались. Между колоннами виднелась статуя великого Линкольна.

Я подошел к нише, чтобы увидеть выбитую на камне цитату из его второй инаугурационной речи:

«…все мои мысли заняты надвигающейся гражданской войной. Все боялись этого и думали, как это можно предотвратить. Обе стороны были против войны, но… одни были скорее готовы воевать, чем дать нации выжить, другие приняли войну, вместо того, чтобы дать нации погибнуть, и пришла война.

Никто не ожидал такой масштабной и продолжительной войны… Каждый хотел легкого триумфа, но результат был поразителен.

Противники читали одну Библию и молились одному Богу, и при этом каждый хотел гибели другого. Это может показаться странным, что люди смеют просить Божьей помощи для того, чтобы разделить хлеб, заработанный потом других людей, но не судите, и не судимы будете. Эти мольбы не могли быть услышаны, и никто не получил ответа… Мы искренне надеемся, горячо молимся о том, чтобы это громоподобное эхо стихло и растаяло.

Да, Господь будет карать нас, пока все обиды, нанесенные рабам за 250 лет непосильного труда, не будут отомщены, пока каждая капля крови от всех ударов плетью не будет оплачена другой каплей от карающего меча, так было сказано три тысячи лет назад, мы должны признать, что слова Господа справедливы и сейчас».

Мы спустились вниз по ступенькам и остановились. Владимир спросил, каково мое мнение — мог бы Линкольн сегодня быть избран президентом. Мне было трудно говорить об этом, но я высказал некоторые мысли. Я думаю, что нет: Линкольн был избран в свое время, потому что проблемные вопросы того периода были очевидны для американцев, и он четко обозначил их перед избирателями. Сегодня наш кризис, как паутина, замаскирован и невидим.

Я вспомнил, что в 1963-м Мартин Лютер Кинг говорил на этих ступенях, участвуя в митинге по гражданским правам. Он произнес речь, которая называлась «У меня есть мечта», теперь она известна каждому школьнику Америки. Я предложил Владимиру записать его комментарии в том же месте, где когда-то стоял Кинг.

Пока устанавливали оборудование, я думал о другой речи Мартина Лютера Кинга, которую он произнес за несколько недель до его смертельного ранения. Шла война во Вьетнаме, и он долгое время хранил молчание. В конце концов, не слушая наставлений своих политических консультантов, он вышел и объявил: «Я прерываю мое предательское молчание». Он говорил о разрухе, царившей во Вьетнаме, где земля, дома и вся инфраструктура почти полностью разорены. Он подчеркнул, что война — «это привилегия и удовольствие, которые исходят от несметной выгоды, получаемой от заграничных капиталовложений». Еще он сказал:

«Война во Вьетнаме является симптомом глубокой болезни американского духа… Я убежден, что, если мы возьмем верх в мировой революции, мы должны как нация претерпеть радикальную революцию наших ценностей. Мы должны стремительно менять материальное сознание общества на сознание, ориентированное на человека. До тех пор, пока машины и компьютеры, выгодные мотивации и право на собственность считаются более важными, чем человеческая жизнь, мы не преодолеем разрушительных действий расизма, материализма».

Эту речь не преподают в американских школах…

Долгое время я восхищался Томасом Джефферсоном, считая его величайшим мыслителем своего времени. Давным-давно один мой друг подарил мне книгу «Жизнь Томаса Джефферсона. Избранные сочинения». Эта книга все еще в моей библиотеке. С тех пор как я стал взрослым, я не бывал у мемориала Джефферсона. Мы появились здесь в солнечный полдень. Навстречу нам сходили по лестнице молодожены. Я поговорил с ними, они сказали, что это памятное место, куда часто приезжают молодые пары.

Мы с Владимиром обошли вокруг ротонды и вышли к центру мемориала. Здесь стоял Джефферсон, высокий и стройный, его узкое лицо демонстрировало пытливость, ясность ума и мудрость. Надписи на стене гласили:

«Очевидно, что все люди созданы равными… Господь создал мировоззрение свободным… Ни один человек не должен вынужденно поддерживать какую-то религию или учение или как-то по-другому страдать от давления на его религиозные воззрения… Господь дал нам жизнь, дал свободу… Отношения между хозяевами и рабами — это деспотизм. Ничего не может быть более определенного в книге судеб, чем то, что люди должны быть свободны…»

Человек, который подвержен расовым и другого рода стереотипам, тем не менее считал индейцев и женщин равными себе.

Человек, который считал Иисуса светочем морали, однако не веровал.

Он был первым пропагандистом доктрины естественных прав, который говорил, что мужчина не имеет права протестовать против своего социального долга.

Привилегированный человек, он писал: «Опыт показывает, что человек — это единственное животное, которое истребляет свою собственную доброту, к которой я могу взывать все время… основная молитва бедных к богатым».