Лондонские поля - Эмис Мартин

— Эгей!

Гай издал сдавленный крик.

— Престиж, — бормотал Кит, грузно шаркая через дорогу со своей сумкой. — Евробанк. Встречный трафик. Интеркул.

— Кит…

— Ну и ну!

— Что такое?

— Фью! Занятно, занятно… — бормотал Кит, и при этом хмурое выражение его лица менялось, растягиваясь в плотоядную дружескую ухмылку. — Повел себя немножко грубо, да? И ей пришлось защищать свою честь, так, что ли?

— Нет, что ты, просто я сверзился с лестницы. Оступился.

— Ну да, конечно. Понял. Слушай…

Привстав на цыпочки, Кит приобнял Гая за плечо. Гай уклонился было, но потом быстро подстроился к доверительной походочке Кита. Ладно ли будет, спрашивал Кит, если он займет его место. Он-де сунется туда, где только что был Гай.

— Я ждал, чтобы ты отправился восвояси, чтобы потом втиснуться туда вслед за тобой. Я туда влезу. Без труда.

Гай сверху вниз смотрел на вздернутый ромбовидный нос Кита, на его изборожденную морщинами переносицу, его ноздри — этакие тоннели любви.

— Потому как здесь, мать-перемать, свинтят как пить дать.

— Свинтят?.. А, ну да, конечно, Кит.

— Боллинджер. Вдова Клико. Э-э… Значит, завтра вечером, да?

Завтра вечером? Что еще за новая чертовщина? Гай округлил глаза так сильно, как только мог.

Китова рука с дымящейся сигаретой внезапно застыла на полпути к губам.

— Ты забыл, — сказал он голосом, полным угрозы.

— Нет-нет. Я буду там, непременно.

Вопрос — где? Судя по энергии, которую не прекращал излучать потрясенный взгляд Кита, Гай ощутил, что встреча была великой важности, вроде посещения бегов борзых или поклонения мощам какого-нибудь святого букмекера.

— Дартс, блин! — выдавил наконец Кит.

«Фольксваген» был так туго вклинен в свой загончик, что и спереди, и сзади оставалось, возможно, дюйма по три свободного пространства; Гаю долго пришлось выводить машину на улицу, и Кит все время был рядом, помавая руками, как полисмен, — он то побуждал Гая ехать вперед, то отсылал назад, то снова делал приглашающие жесты, пока наконец не поднял кверху большой загнутый палец.

В драке он слабак, решил Кит, поднимаясь по лестнице. Тюфяк, да и только. Полная размазня. А покажи ему мужика — с его кулаками, и ногами, и коленями, и зубами, и долотом, и колпаком от колеса, и пивной бутылкой, — Гай вообще обгадится. Безнадежно! Подобных Гаю Кит видел все время (по ТВ): с презрением выставляемые из спален, лебезят они и хнычут в твидовых своих костюмчиках. Окажись он на борту «Титаника», точно стал бы одним из тех мудил, что переодевались бабами… а вот Кит встретил бы свою судьбу как мужчина. То есть если бы даже бар накренился под углом в сорок пять градусов, Кит оставался бы в нем, держался бы молодцом и знай себе глушил бы «скотч». На площадке третьего этажа он остановился, чтобы справиться с одышкой. Он закурил сигарету и оперся о подоконник. Но к тому времени, как он откашлялся, сигарета сгорела до самого фильтра, и потому он закурил другую. Ему было не во что высморкаться, но в краденой сумке нашелся старый журнальчик для мужчин, и Кит, как мог, им воспользовался. Вдобавок там была занавеска. Потом он пошатываясь побрел на четвертый этаж, гадая, что еще припасла ему леди Мразь.

— У всех у нас есть маленькие грязные секреты, так ведь, Кит?

— Да? — сказал Кит — с этаким медленным высокомерием, словно у него не было ни единого маленького грязного секрета. Конечно, на самом деле у Кита было множество маленьких грязных секретов. У него этих маленьких грязных секретов было пруд пруди. Если сделать не более чем краткую выборку, перечислить лишь некоторые: Триш Шёрт — и его отец — и его дартсовые сомнения — и упаковка распутных нью-йоркских брошюрок в его гараже — и то, что он облажался в глазах Чика Пёрчеса — и обрамленное свидетельство о рождении Дебби Кенсит на стене в ее спальне — и непоколебимая убежденность в своей никчемности — и Кэт — и квартира-не-больше-сортира…

— Меня всегда разочаровывало, горько разочаровывало, Кит, то, что литературе — вообще искусству — не удается с этим совладать. С этим вот маленьким грязным секретом. Который, конечно…

— Это никакой не секрет. Я вполне…

— Да, есть строки Ларкина: «Опять любовь: дрочу под утро снова…»; есть несколько вспышек исповедальности у американцев. Но, несомненно, все лежит на совести романиста, который работает с повседневностью, который должен объять всю ее скуку, быть достойным среди достойных, а среди грязных тоже быть грязным, Кит.