Рубашка - Гришковец Евгений

Надо дозвониться срочно! Если удастся договориться о встрече сегодня – это одно. Если сегодня Она не может, точно скажет, что сегодня не может, тогда сразу после стройки отправлюсь на воссоединение с Максом… и надо выпить!

Как же хорошо выпивать с Максом. Особенно раньше! Тогда, когда я расстался с женой, мы частенько выпивали. Очень здорово! Сначала я не мог соответствовать Максовым затеям, а потом… даже превзошёл его по многим показателям. Сначала мешало странное чувство, что НАДО ДОМОЙ. То есть, в какой-то момент срабатывал внутренний тормоз, исчезало ощущение свободы и радости. Нужно было говорить самому себе: «Нету у тебя дома, где тебя ждут, где нужно кому-то что-то говорить, где кто-то что-то будет говорить тебе. Нет дома, куда надо обязательно вернуться, по возможности, до полуночи. Нет тех, кто ждёт и волнуется или сердится. НЕТУ! Можно веселиться!» Но веселье как-то само собой ослабевало. И подступала тоска или что-то вроде тоски. Так длилось долго. Потом это прошло! Но если быть точным, выходные были у меня, пока я был женат. Тогда были выходные!

Мне так нравилось как-нибудь в пятницу вечером, не планируя ничего, неожиданно напиться с Максом. Всегда всё развивалось одинаково. Мы начинали выпивать пиво, потом ели, потом я собирался ехать домой, но… как-то не удавалось мне это сделать. Потом мы перемещались куда-то. В начале двенадцатого я обязательно звонил домой.

– Милая, я уже еду. Мы с Максимом тут засиделись. У Сергея сегодня день рождения, но… – я старался говорить как можно быстрее, пока не перебили. И мне казалось, говорил я совершенно трезвым голосом.

В ответ я всегда слышал либо: «Не трудись!», или «Всё понятно!», или просто тишину, а потом гудки. В любом случае, вторую реплику мне сказать не удавалось никогда. Тогда я обижался и выпивал уже без тормозов. Приходил домой часика в три, прокрадывался, сшибая стулья, на диван. Утром мне было худо. Со мной не разговаривали. Я болел, звонил Максу. Ему было ещё хуже. Мы немного болтали по телефону, договаривались встретиться поскорее в маленьком прокуренном ресторане, где было всё какое-то коричневое, и по вечерам там пел и играл музыкант, известный городу под прозвищем «Бемоль». Этот ресторан находился в аккурат на полпути от моего дома до дома Макса. В Родном городе всё близко. Когда я приходил, Макс уже сидел с пивом.

Особенно хороши были выходные летом, когда возле ресторана можно было сидеть под зонтиками. А летом, в два часа, в субботу, в Родном городе не так много людей.

И вот я шёл на встречу с Максом, по не то чтобы знакомой, а по выученной наизусть улице. Солнце мешало смотреть, а трещинки на асфальте мешали идти. В голове мозг ощущался как определённый орган. То, как я в этот момент выглядел, было неважно.

И вот мы молча сидим друг напротив друга.

– Как тяжело, оказывается, идти по жизни с высоко и гордо поднятой головой, – сказал ссутулившийся Макс. Он отпил совсем немного пива, пока ждал меня. В моей кружке пива на полтора сантиметра больше. Он заказал нам пива и ждал. Макс всегда печально остроумен с похмелья.

– Макс, ну я же просил тебя – не бери мне пива! Оно уже выдохлось и согрелось! – брюзжу я.

– Помолчи, а! Что ты за человек такой! – Он брал свою кружку, я тоже…

Как вкусно! Потом я выпивал ещё маленькое пиво, а Макс большое. Тут приносили горячую солянку и сто грамм ледяной водки. Мы разливали водку и выпивали по пятьдесят… И сразу суп… И через несколько минут жизнь начинает возвращаться. Солнце, большие листья на деревьях, тень от зонтика, летние звуки, дети на велосипедах… И мысль, которая радостно подбрасывает сердце высоко-высоко: «Впереди ещё целый вечер, а завтра воскресенье! Счастье! И лето только началось! Господи! Как хорошо! Выходной!»

Я ехал, не открывая глаз. Я устал. Я очень устал. Голова склонилась, и подбородок улёгся на грудь… Непонятно, сколько я спал. Минут десять-двенадцать, не больше. Проснулся я от того, что навалился на соседа. Хорошо, что проснулся! Во-первых, я не пропустил свою станцию, а во-вторых, я успел втянуть обратно в рот слюну, которая начала сползать с нижней губы. Я быстрым движением вытер рот и осмотрелся безумными глазами. Безумными, потому что я увидел за эти десять-двенадцать минут… точнее, даже не увидел. А побывал… В общем…

Я стоял, широко расставив ноги. Глаза слипались. И спать хотелось так, что я пару минут всерьёз обдумывал вопрос, можно ли в глаза вставить спички, и как это делается. Как-то же это делается, если есть такая поговорка. На мостике остались только вахтенный матрос и я. Матрос только что заступил на вахту, но тоже едва держится на ногах. Вглядываться в темноту не было никакого смысла. Не видно было ни черта, но мы упорно делали это. Шторм утих. Нас трепало полтора суток, а теперь стало полегче. Я почти не спал всё это время. Весь день пришлось провозиться в машинном отделении. Механик и два машиниста почти не поднимались наверх. Старая машина просто отказывалась работать. Я периодически спускался к ним. Хотя, чем я мог им помочь?! Во время шторма мы кое-как давали ход, чтобы держать курс и не перевернуться. Теперь, когда шторм утих, механик с гордостью сообщил, что мы можем дать двенадцать узлов. А что такое двенадцать узлов, когда последние шесть часов… я считал каждый час!