Таинственная река - Лихэйн Деннис

— Послушай, Джимми. Пожалуйста, посмотри на меня.

Джимми стоял перед ним, опустив глаза и глядя в землю.

— Джимми, я действительно был в крови. Я бил кого-то, Джимми. Бил изо всех сил и покалечил.

— Ой, да ты никак собрался рассказать историю о том, как тебя пытались ограбить? — спросил Джимми.

— Нет. Это был растлитель детей. Он занимался в машине сексом с мальчиком. Он же был вампиром, Джим. Он же травил ядом этого ребенка.

— Так это не было ограблением. Это был кто-то, как я понимаю, кто совращал ребенка. Понятно, Дэйв. Все так. И ты убил этого человека?

— Да. Ну, я… я и тот Мальчик.

Дэйв и сам не мог понять, зачем он это сказал. Ведь он никогда не говорил о Мальчике. Да и нельзя было об этом говорить. Люди не поняли бы. Возможно, это снова был тот самый страх. Наверное, Джимми нужно было заглянуть в его голову, чтобы понять, о чем идет речь; да, в голове сейчас сумбур, но смотри, Джимми, смотри. Пойми же, я не тот, кто может убить невиновного.

— А тогда, ты и ребенок, которого совратили, пошли и…

— Нет, — резко прервал его Дэйв.

— Что нет? Ты же сказал, что ты и тот мальчик…

— Нет, нет. Забудь об этом. С моей головой иногда творится черт знает что. Я говорю…

— Ладно, хватит, — перебил его Джимми. — Значит, ты убил этого совратителя детей. Ты рассказываешь мне об этом, но своей-то жене ты этого почему-то не сказал? По-моему, ей-то ты должен был рассказать все в первую очередь. И рассказать прошлой ночью, когда она сказала, что не верит в твою сказку про ограбление. Не понимаю, почему не рассказать ей? Дэйв, ведь многих людей совершенно не колышет, если растлителя детей кто-то пришьет. Твоя жена думает, что ты убил мою дочь. И ты хочешь, чтобы я поверил в то, что тебе выгоднее? А если бы она поверила твоему первому рассказу, а не тому, что ты пришил какого-то педофила. Объясни мне это, Дэйв.

Дэйв готов был сказать: я убил его, потому что боялся, что сам становлюсь таким же. Если бы я съел его сердце, я бы стал таким, как он, и его дух перешел бы в меня. Но я не могу сказать об этом вслух. Я не могу говорить им такую правду. И я помню, как поклялся, что с сегодняшнего дня больше не будет никаких тайн. Но сейчас я понял, что это должно остаться тайной, и не важно, сколько раз мне придется солгать, чтобы сохранить эту тайну.

— Ну так давай же, Дэйв. Скажи мне, наконец, почему. Почему ты не смог сказать своей жене правду, ну?

— Я не знаю, — ответил Дэйв, ничего лучшего он сейчас не мог придумать.

— Ты не знаешь. Прекрасно, но ведь в той сказочке ты и мальчик — который был как бы тобою в детстве? — ты и он пошли и…

— Нет, только я один, — перебил его Дэйв. — Я убил это безлицее существо.

— Кого, черт подери? — переспросил Вэл.

— Да этого типа. Педофила. Я убил его. Я. Один я. На парковке у «Последней капли».

— Я что-то не слышал о том, чтобы какого-то мужчину нашли убитым около «Последней капли», — сказал Джимми, многозначительно глядя на Вэла.

— Пусть этот чертов мешок с дерьмом наконец-то объяснит в чем дело, Джимми. Он вешает нам лапшу на уши, а ты и рад?

— Нет, — возразил ему Дэйв. — Я говорю правду. Клянусь своим сыном. Я засунул тело этого мужчины в багажник его машины. Что случилось с машиной, я не знаю, но, ей-богу, я сделал это. Джимми, я хочу увидеть свою жену. Я хочу наконец начать жить своей жизнью. — Дэйв, подняв голову, посмотрел в темноту, зиявшую под мостом; его ухо уловило шелест шин автомобилей, мчавшихся домой; глаза с тоской смотрели на желтые отблески их фар. — Джимми! Пожалуйста, не лишай меня этого.

Джимми в упор смотрел на Дэйва, и Дэйв увидел в его глазах свою смерть. Она жила внутри Джимми, жила, как те самые волки. Дэйв так хотел посмотреть им в глаза. Но не мог. Близость смерти не дала ему возможности сделать это. Сейчас он стоял здесь — стоял, и его ноги попирали земную твердь, сердце стучало и гнало по телу кровь, мозг по нервам посылал команды мышцам и органам, железы, вырабатывающие адреналин, старались во всю — и в любую секунду, возможно, даже в следующую за этой, лезвие ножа вонзится ему в грудь. И возникшая боль принесет с собой уверенность, что его нынешняя жизнь — его жизнь, а заодно и то, как он видит мир, как он ест, занимается любовью, смеется, как он прикасается к людям и вещам, как от него пахнет, — закончится. У него не достаточно смелости, чтобы принять это безропотно. Он будет молить о пощаде. Он будет делать все, что они от него потребуют, только бы они не убивали его.