Таинственная река - Лихэйн Деннис

Он посмотрел на часы, стоявшие на прикроватном столике: 11 часов. Последний раз он спал до такой поздноты, когда… Он не мог припомнить, когда последний раз так долго оставался в постели. Когда это было, сколько лет (а может и десятилетий) назад? Он вспомнил, насколько мучительными и утомительными были прошедшие дни; когда гроб с телом Кейти сначала приподняли, а потом стали опускать в могилу, у него было такое ощущение, что кладбищенский подъемник прошел по его телу. А затем, когда он после изрядной доли алкоголя сидел ночью на диване в гостиной с пистолетом в руке, к нему в гости заявились Просто Рей Харрис и Дэйв Бойл; он смотрел, как они махали ему руками, стоя на коленках на заднем сиденьи машины, пахнущей яблоками. А между ними, когда машина ехала по Ганнон-стрит, виднелся затылок Кейти, но Кейти так и не оглянулась назад, и только Просто Рей и Дэйв, как сумасшедшие, махали руками, скалились в улыбках, как дураки, а пистолет, зажатый в руке у Джимми, буквально жег его ладонь. Он вдыхал запах смазки и думал о том, чтобы сунуть ствол себе в рот.

Поминки вообще превратились в кошмар. Около восьми часов вечера заявилась Селеста и, при всех обзывая Джимми убийцей, набросилась на него с кулаками.

— У тебя есть хотя бы ее тело! — голосила она. — А что есть у меня? Где он, Джимми? Где?

Брис Рид и его сыновья оттащили ее от Джимми и силой увели из траурного зала, но Селеста не унималась и продолжала кричать изо всех сил:

— Убийца! Он убийца! Он убил моего мужа! Убийца!

Убийца…

Потом были похороны и поминальная служба у могилы. Джимми стоял рядом, когда они опускали в могильную яму его дитя и засыпали гроб глыбами земли и камнями, и Кейти исчезала, исчезала под землю, как будто она никогда и не жила на этом свете.

Тяжесть всего того, что ему пришлось испытать прошлым вечером, была настолько велика, что, казалось, навечно застыла в нем; в его глазах все время колыхался вверх-вниз, вверх-вниз гроб с телом Кейти. Будучи совсем без сил, он сунул пистолет обратно в ящик стола и плюхнулся на постель не в силах даже пошевелиться, словно его костный мозг перестал функционировать, а кровь превратилась в сплошной сгусток.

О, Господи, подумал он. Я никогда не чувствовал такой усталости, такой тоски, такой ненужности и такого одиночества. Я измотан и опустошен ошибками, которые совершил, своей злобой, чувством горечи от всего, безысходной тоской. Как отмыться от своих грехов? О, Господи, оставь меня и позволь мне умереть, чтобы я впредь не совершал неправильных поступков, не чувствовал бы усталости, не страдал бы больше от бремени собственной натуры и от горестей, которые приносит любовь. Избавь меня от всего этого, потому что я слишком устал, чтобы сделать это самому и обойтись без твоей помощи.

Аннабет пыталась понять, в чем он винит себя, понять ужас, вселившийся в него, но так и не смогла. Ведь это не она нажимала на курок пистолета.

И вот теперь он проспал до одиннадцати утра. Проспал двенадцать часов подряд, проспал мертвым сном, не услышав даже, как проснулась и встала Аннабет.

Он прочел где-то, что признаком глубокой депрессии является постоянное чувство усталости, постоянная сонливость, но сейчас стоило ему сесть на кровати и прислушаться к грохоту барабанов, перемежающемуся с почти мелодичным гудением медных инструментов, как он почувствовал себя свежим и бодрым. Он ощутил себя таким, каким был в двадцать лет. Он радовался необъятности мира, чувствовал такую необычайную бодрость, словно сон ему уже никогда не потребуется.

Так это парад, сообразил он. Звуки барабанов и горнов возвещали репетицию оркестра, который готовился в полдень пройти маршем по Бакингем-авеню. Он встал, подошел к окну и отдернул занавески. Он понял, почему услышал хлопанье дверцы машины, но не услышал шума мотора: Бакингем-авеню была перекрыта от района «Квартир» до самого Римского пруда. На протяжении тридцати шести кварталов. Он высунулся в окно и посмотрел вдоль улицы. Перед ним лежала чистая полоса сине-серого асфальта, освещаемая ярким солнцем. Джимми не мог припомнить другого случая, когда бы улица сверкала такой ослепительной чистотой. Голубые барьерные стойки перекрывали выезды из боковых улиц, пересекая их от одного поребрика до другого на всем протяжении авеню, насколько мог видеть Джимми.

Люди понемногу начали выходить из домов и собираться кучками на тротуарах. Джимми наблюдал, как они ставили рядом с собой сумки-холодильники, переносные радиоприемники, корзины для пикника. Он помахал рукой Дэну и Морин Гаден, когда они вытащили шезлонги и разложили их перед радиатором своей машины. Они помахали ему в ответ, и он слегка расчувствовался, заметив участливую озабоченность на их лицах. Морин сложила ладони рупором и что-то закричала, обращаясь к нему. Джимми, открыв окно, перегнулся через проем; на него брызнули лучи утреннего солнца, его обдул легкий ветерок, поднявший остатки летней пыли, осевшей на оконных стеклах.