Обещание нежности - Рой Олег

Они помолчали.

— Это хорошо, что ты помнишь бабушку, — наконец мягко проговорила мать. — И хорошо, что поухаживал за ее могилой за всех нас. Впрочем, это и справедливо: она ведь очень любила тебя. Больше, чем кого-либо другого в жизни.

— Давай пойдем к ней в следующие выходные? — против воли вырвалось у Андрея. Он не собирался звать туда маму. Он знал, что не все было просто в ее отношениях с бабушкой и что мать ходит на кладбище скорее по долгу совести, нежели по искреннему велению сердца.

— Вряд ли я смогу вырваться в эту субботу, — так же мягко произнесла мать именно то, что он и ожидал от нее услышать. — Ты же знаешь, в воскресенье у папы день рождения, будет много гостей. Мне нужно готовить стол. Но ты можешь взять Павлика и сходить с ним вдвоем, если хочешь.

Он послушно наклонил голову. А потом внезапно вскинул ее и спросил о том, о чем никогда не собирался спрашивать у матери:

— Ты… ты не любила ее?

Наташа молчала, тяжело, исподлобья глядя на сына. Конечно же, когда-то она очень любила мать. Но для того чтобы объяснить сейчас Андрею все, что касается ее чувств, ей пришлось бы рассказать сыну слишком многое. И слишком многое разворошить в памяти. Например, то, как мама всегда поддерживала отца и даже не пошла из-за него на выпускной бал к Наташе. И как она в штыки встретила замужество дочери. А также рассказать и о том, что ей, Наташе, — как ни странно — труднее всего было простить матери: как она, единственная из всей семьи, разом приняла в свое сердце странного, не похожего на всех прочих детей Андрейку. Как она уверенно и спокойно растила его, как не считала нужным мучиться страхом и сомнениями в те годы, когда сама Наташа места себе не находила от тревоги за сына…

Конечно, чтобы получить поддержку от матери, Наташе пришлось бы рассказать ей всю правду о рождении Андрея и о том, кто был его отцом. Не делясь этим с Аллой Михайловной, она не могла и рассчитывать на ее понимание и прекрасно знала это. Знала — и все-таки чувствовала, как детская любовь к матери, словно постепенно просачиваясь сквозь жизнь узкими песчаными струйками, покидает ее сердце. Слишком уж разным было их знание, их жизненный опыт. Но разве не так случается со всеми выросшими детьми? И разве могла она объяснить все это сейчас, в одну минуту, сыну?!

Пауза затянулась, и, чтобы прервать ее, Наташа принялась преувеличенно сосредоточенно развязывать тесемки у старенького фартука.

— Поможешь? — спросила она, делая вид, что непослушные завязки не поддаются ее стараниям.

Андрей кивнул. Он понял, что не дождется ответа на свой вопрос. И был удивлен, когда мать, очень спокойно вернувшись к тому, что они обсуждали несколько минут назад, спросила:

— Так я могу считать, что мы договорились? Ты навестишь бабушку в выходные? Поработаешь там?…

Он снова кивнул и молча вышел из кухни. Разумеется, он так и сделает… Они с Павликом за несколько часов приведут все в порядок на этом маленьком печальном, позабытом всеми клочке земли. И больше уж он не допустит, чтобы бабушкина могила находилась в таком запустении. Он станет часто навещать ее, так часто, чтобы больше никогда ни одно воспоминание не перенесло его туда столь неожиданно для него самого, столь случайно и странно.

Он не мог знать тогда, что события закружат его и собьют с толку уже через несколько дней, нарушая все его планы, решения и обязательства. Не мог Андрей знать и того, что никогда больше не окажется на бабушкиной могиле и что внезапное и почти ненужное на первый взгляд происшествие было его прощанием с ней.

На следующий день случилось то, чего он боялся больше всего и чего тем не менее давно ждал с постоянной опаской и безнадежной уверенностью. Это случилось в ту самую минуту, когда в школе перед ним неожиданно вырос Павлушка, неловко отводя в сторону глаза и дергая за руку светловолосую девочку, всегда находившуюся где-то поблизости от его бесшабашного братишки.

— Ты, это, Андрюш… Ты прости меня, — заканючил он, бросая на подружку виноватые и вместе с тем победно-гордые взгляды. — Я не смог удержаться, проговорился. Но ты не думай, я же больше никому, я только ей… А она — могила, она никому, ни за что… Да, Оль?

Девочка молчала, и, видя, что брат не собирается ничего говорить, мальчик немедленно перешел от оправданий к нападению:

— Ты покажи нам что-нибудь, а? А то она мне не верит.

Андрей вздохнул. Что ж, он знал, что так будет. Разве можно надеяться на детей? Но и упрекать братишку казалось ему сейчас не только бессмысленно, но и несправедливо. Ведь он сам тоже не смог удержаться, чтобы не поделиться в свое время хоть с кем-нибудь, хоть с одной родной душой. Сам и виноват, нечего было втягивать Павлика в свои ненормальные игрища…

— Это, наверное, все сказки. Ведь такого же не может быть на самом деле, правда? — произнесла наконец Оля Котова, смотревшая на него во все глаза, и у Андрея дыхание перехватило от испуганного восторга, который сиял ему навстречу из этих широко раскрытых, причудливо разрезанных зеленоватых глаз.

— Да нет, почему же. Может, — нехотя признался он и бросил-таки на брата укоризненный взгляд. А тот, почувствовав, что Андрей, как всегда, не в состоянии сердиться на него по-настоящему, тут же небрежно повернулся к подружке:

— Вот видишь, а ты мне не верила. Сама посмотришь: он та-а-акое умеет!..

Косичка плелась быстро и споро, перехватывалась внизу красивым белым бантом, а ее маленькая владелица, пока мамины руки умело справлялись с непослушными русыми прядями, говорила тем звонким и немножко капризным голоском, который давно уже усвоила себе в разговорах с обожающими ее родителями:

— И вовсе я не вру. Я сама сначала не верила. А потом…

— Да ладно, Олюшка, — рассеянно откликалась мать, торопливо заканчивая свою работу и поглядывая на часы. — Смотри, половина девятого уже. Того гляди в школу опоздаешь.

— Да нет же, мама! Никакие это не фантазии! Только ты никому не говори, я Павлику слово дала. Ладно?

— Ладно, ладно. Иди, иди уж, — немного ворчливым, но любящим тоном выпроваживала ее за дверь мать. — Портфель-то не забудь, горе мое!

Быстро приглаживая разметавшиеся, такие же светлые, как у дочери, кудри, она заглянула на кухню, где Олин отец уже заканчивал завтракать, и, присев за стол, налила себе чашку кофе из большого, поблескивающего всеми своими шестигранными металлическими боками кофейника.

— Ты меня подбросишь до работы? — спросила она, вглядываясь в знакомые и родные черты всегда подтянутого, строгого, стройного в своей офицерской форме мужа.

Тот все с тем же выражением озабоченности, что и она сама минуту назад, бросил взгляд на часы, поднялся, привычным движением одернул китель и чуть суховато ответил:

— Только если быстро. Ты уже готова?… У меня сегодня совсем нет времени.

Уже сидя в машине и заводя мотор, он небрежно поинтересовался у жены:

— Что там опять у вас с Ольгой? О чем с утра спорили?

— Да так, ерунда полная, — пожала плечами Екатерина Алексеевна. — Представляешь, какие-то сказки рассказывает. Брат, мол, у ее одноклассника Сорокина — настоящее чудо природы: по воздуху летает, в разные места перемещается, сквозь стенки проходит, вещи взглядом двигает… Начиталась фантастики. А может, опять за свои детские выдумки принялась. Помнишь, как она у нас раньше приврать любила?

— Брат? У Сорокина?… Это кто ж такой — Сорокин?

— Да Павлушка же, друг ее. Ты что, совсем ничего уже не помнишь? Ну, тот, с которым она с первого класса за одной партой сидит. Хороший мальчишка, я их дружбе не препятствую…

— А брат у него что? — невежливо оборвал ее муж. — Что там, Оля говорит, с его братом?

Екатерина Алексеевна обидчиво поджала губы.

— Вот всегда ты так, — упрекнула она своего полковника, который будто бы уже и забыл, что собирался трогаться с места. — Толком не выслушаешь ничего, договорить никогда не дашь. Дочерью совсем не интересуешься…

— Да интересуюсь я, интересуюсь, — раздраженно отмахнулся муж от ее упреков. — Просто сейчас мне гораздо интереснее то, что ты про этого Сорокина сказала. В пространстве перемещается, говоришь? Вещи двигает?…

И жена со смешками и прибаутками рассказала ему обо всем том, что вот уже несколько дней подряд, взахлеб, с расширенными от восторга и какого-то благоговейного ужаса глазами пыталась втолковать ей дочь. При этом Екатерине Алексеевне и в голову не пришло выполнить данное дочери обещание о сохранении тайны — кто ж будет всерьез воспринимать все эти глупые детские секреты?!

Муж слушал ее не перебивая. Затягивался сигаретой, аккуратно стряхивал пепел за окно так и не тронувшейся с места машины, кивал в нужных местах со взглядом человека, не придающего особого значения женским россказням, но при этом начисто, казалось, запамятовал, что куда-то так торопился с утра и просил жену собираться побыстрее.