Слово - Уоллес Ирвин

— И где же эти увеличенные снимки теперь?

— Не знаю. Я пыталась найти их перед своей поездкой в Амстердам, но не смогла отыскать ни одного. Я даже спрашивала у отца, но он же типичный рассеянный профессор. Он просто не помнил, что могло с ними случиться. Думаю, что его это и не беспокоило. Ведь он уже сфотографировал их все в памяти. Но мне кажется, что он, скорее всего, передал снимки в министерство, а уже те переправили их доктору Дейчхардту. — В голосе Анжелы прозвучала надежда. — Может ты спросишь у Дейчхардта?

— Да, я так и сделаю.

— Тем не менее, насколько мне помнится, у тебя имеется и собственный набор, сделанный мистером Эдлундом.

— У меня он имеется, только… ладно, это уже неважно. Мне просто хотелось увидеть и некоторые другие снимки.

Анжела внимательно поглядела на Ренделла. Тот пытался избегать ее взгляда, деловито собирая разбросанные фотографии и укладывая их назад в ящик.

Покончив со снимками, он понял, что Анжела все еще изучает его.

— Стив, тихо произнесла она, — почему ты меня избегаешь?

— А разве я тебя избегаю?

— Да. Что-то случилось. Когда ты снова будешь любить меня?

Ренделл чувствовал, как одеревянели мышцы его шеи.

— Тогда, когда я вновь буду тебе верить, — ответил он.

— А сейчас ты мне не веришь?

— Нет, — довольно резко сказал он. — Нет, Анжела, я тебе не верю.

Вот. Наконец-то. Ренделл почувствовал облегчение, но вместе с тем и возросший гнев по отношению к этой девушке и, одновременно, правоту этого гнева. Он встретил ее взгляд, приготовившись к ее возражениям. Но Анжела ничего не говорила, не проявляла никаких видимых реакций. Ее прекрасное лицо, если не считать зрачков, оставалось неподвижным.

— Ладно, — сказал он. — Ты сама напросилась. Так что давай уже закончим с этим.

Анжела молча ждала продолжения.

— Я не верю тебе, потому что не могу верить тебе уже ни в чем, — сказал Ренделл. — Ты солгала мне на прошлой неделе. Ты лгала мне и раньше, только тогда это была мелкая ложь, особой важности не имеющая. На сей же раз ложь была крупная, и она может быть крайне важной.

Он ожидал ответа с ее стороны, но его не было. Девушка казалась, скорее, опечаленной, чем возмущенной.

— Ты лгала мне относительно Горы Афон, — продолжил Ренделл. — Ты рассказывала, будто ездила туда с отцом на встречу с Петропулосом. Ты говорила, что отец настоятель изучил папирусы и подтвердил их подлинность, помнишь? Только все это была наглая ложь, Анжела. Я знаю. Потому что я сам отправился на Гору Афон. Тебе известно, что на прошлой неделе я был на Горе Афон?

— Да, Стив, знаю.

Ренделл не стал выяснять, откуда ей это стало известно. Нельзя было сбиваться с выбранного пути.

— Так вот, я был на Горе Афон. А ты там не была. Ни одной женщине, ни одному существу женского пола не разрешено пребывать на полуострове уже более тысячи лет. Женщин изгоняют из того места. Так что ты там никогда не была, равно как и твой отец. И настоятель никогда не видел твоего отца — а также и его папирусов, вплоть до сегодняшнего утра. Не станешь же ты это отрицать?

— Нет, Стив, не могу и не стану. — Она почти что шептала это. — Да, я солгала тебе.

— Тогда, как ты можешь ожидать, что я буду верить тебе… доверять тебе… верить во что-либо, что ты мне еще расскажешь?

Анжела прикрыла глаза, провела по ним пальцами, а потом снова глянула на Ренделла, и в этом взгляде было страдание.

— Стив, я… я даже не знаю, смогу ли когда-нибудь достучаться до тебя. В тебе слишком много от головы, а не от сердца. Только сердце может понять, что иногда ложь может стать самой правдивой вещью, когда кто-то говорит от всего своего сердца. Стив, когда ты звонил мне из Парижа, мое сердце могло слышать какую-то часть тебя, чувствовать какую-то часть тебя, твоей натуры, которая беспокоит меня более всего и которая мне меньше всего нравится.

— И что же это? — агрессивно заявил Ренделл.

— Твой цинизм. Твой иррациональный, оборонительный, направленный на защиту самого себя цинизм. Возможно, что он тебя в чем-то и защищает, Стив, удерживает тебя от неприятностей и забот. Но ведь это еще и анти-жизнь, и она становится между тобой и жизнью, защищая тебя самого от глубокой, истинной любви. Личность без веры любить не может. Я слышала тебя, когда ты разговаривал со мной из Парижа. Я чувствовала, что ты вновь сомневаешься в подлинности открытия моего отца. Я видела, что ты теряешь то небольшое доверие, которого достиг ранее. Ты вновь становился тем самым Стивеном Ренделлом, который не может быть близок со своими родителями, женой, своим ребенком, с кем бы-то ни было. Перед лицом стопроцентных доказательств со стороны самых опытных и уважаемых ученых и исследователей Библии ты вновь пытаешься дискредитировать чудо, открытое моим отцом в Остиа Атика. В Париже, на Горе Афон ты всегда выискивал что угодно, для кого угодно, даже для Сатаны, лишь бы тот был согласен в оправдании твоего собственного цинизма. Что ж, я уже не могла воспрепятствовать и сопротивляться этому. Мне хотелось прекратить это. Не только ради собственного отца, поверь, но ради тебя самого. Поэтому я сказала тебе первое, что пришло мне в голову. Я вспомнила про настоятеля Петропулоса с Горы Афон. Я же печатала все письма, когда мой отец переписывался с ним. Но я ничего не знала про Гору Афон, потому-то так грубо и глупо солгала тебе. Да, я обманывала, я была готова лгать, говоря, что была на Горе Афон, говоря все что угодно, лишь бы отвратить тебя от уничтожения того последнего, что имело значение для твоего же существования. Все было так, будто тобой полностью овладела навязчивая идея сделать то, чего не удалось де Фроому — разрушить Воскрешение Два, дело жизни моего отца, новую добрую надежду для всего человечества и, наконец, наши личные отношения и твою собственную личность. Вот что я хотела предотвратить, Стив. Только мне это, очевидно, не удалось. Под влиянием импульса ты отправился на Афон, а когда отец настоятель не согласился с твоими сомнениями и поддержал нас, ты все равно почувствовал неудовлетворенность. Тебе и этого было мало. Хотя факты подтверждались снова и снова, ты все равно должен был продолжать свое дело. Не знаю, чего ты ищешь в этот раз. Но я же вижу, что эти фотографии тебе совершенно не интересны. Ты выискиваешь чего-то другого — что угодно — нечто, что скажет тебе, что ты прав, оставаясь неверующим, никому и ничему не доверющим. И мне нужно снова обманывать, лишь бы остановить тебя. И я буду обманывать тысячекратно, лишь бы прекратить твое саморазрушение.