Слово - Уоллес Ирвин

— Выходит, у вас ничего нет, — сказал Ренделл.

— Если не считать того, о чем я вам сообщил в этой комнате. Тем не менее, я открыл вам все случившееся, все именно так, как оно происходило, все наши секреты, поскольку знаю, что у вас имеются точно те же подозрения относительно новой Библии, что были и у меня самого, и потому что вам удалось сделать то, что не удалось сделать мне. Вам одному удалось встретиться с профессором Монти сегодня. И это именно Монти — остался только лишь он один — кто может знать истинное имя автора фальшивки и его адрес. Монти, и только Монти, сможет привести нас к Лебруну и окончательному доказательству подделки. Как вы считаете, сможет ли профессор помочь нам в этом?

Ренделл сунул свою трубку в карман, взял свой портфель и поднялся.

— Вы же знаете, что профессор подвергся психическому надлому. Вам известно, что он в лечебнице для нервнобольных. Так как же он может помочь?

— Но ведь его университетские коллеги сообщили нам, что у него лишь временное психическое расстройство.

— Только лишь потому, что им внушили это. Но это не правда. Я видел Монти. Я пытался поговорить с ним серьезно. Мне это не удалось. Так что, к несчастью, профессор Монти безнадежно утратил разум.

Могло показаться, что де Фроом сейчас сползет по стенке.

— Тогда и мы безнадежно проиграли. — Его глаза уставились на Ренделла. — Если только не имеется чего-то еще, что вы знаете, и что может нам помочь. И если так, вы нам поможете?

— Нет, — ответил на это Ренделл. Он уже направился к двери, но, подойдя к де Фроому, остановился. — Нет, я не могу помочь вам, а даже если бы и мог, то не уверен, захотел бы. Я вовсе не уверен в том, что такой человек как Роберт Лебрун вообще существует. Если же он даже и существует, я не уверен, что ему можно верить. Спасибо за вашу любезность, за ваш рассказ, домине, но лично я собираюсь возвратиться в Амстердам. Мои поиски истины здесь, в Риме, завершены. Я не верю в вашего Роберта Лебруна или в его существование. Спокойной ночи.

Но, покинув номер де Фроома, поднимаясь по лестнице к себе на пятый этаж, Ренделл знал, что он не был честен с голландским священником.

Ренделл знал, что он солгал и солгал сознательно.

Он вовсе не сомневался в том, что человек по имени Роберт Лебрун существовал где-то в этом городе, и что у этого человека должно было иметься какое-то доказательство подделки. Все было очень логично, прекрасно соответствовало последовательности уже известных Ренделлу событий.

Оставалось лишь обнаружить Лебруна и получить доказательство. Он не собирался возвращаться в Амстердам, пока что не собирался. Он собирался сделать последнее усилие в поисках правды. Но теперь у него имелся намек, который мог привести его к Роберту Лебруну.

Все зависит лишь от одного. Все будет зависеть от того, успешным ли будет телефонный звонок, который он собирался сделать Анжеле Монти.

ЧАСТЬ ДЕСЯТАЯ

В ПОЗДНИЕ ЧАСЫ СЛЕДУЮЩЕГО УТРА, еще одного дожелта раскаленного дня в Риме, Стивен Ренделл ожидал в прохладной гостиной дома семейства Монти экономку, которая должна была принести то, чего он так страстно желал.

Все, что могло теперь произойти, зависело от его вчерашнего телефонного звонка Анжеле Монти. Дома ни ее, ни сестры не было, и она не перезвонила практически до полуночи.

Ренделл решил не сообщать ей новость о своей неожиданной встрече с домине де Фроомом в “Эксельсиоре”, и о признании священника в том, что историческая находка ее отца может быть просто подделкой. Ему казалось, что нет смысла волновать Анжелу шокирующими признаниями голландца, тем более, что доказательств этому пока что еще не имелось.

— Так ты улетаешь в Амстердам утром? — спросила у него Анжела.

— Скорее всего, днем, где-то после полудня, — ответил он ей. — Появилась одно дело, которое хотелось бы сделать утром. Но для этого мне нужна твоя помощь. — Он замялся, но продолжил по возможности небрежно:

— Анжела, в тот день, когда с твоим отцом случился приступ, а точнее, потом, когда ты уже отвезла его в больницу, что случилось с его бумагами, всеми теми, что были у него на столе в университетском кабинете?

— Через неделю после того, как мы переправили отца на Виллу Беллависта, я с Клареттой отправилась в университет, к нему в кабинет — я до сих пор вспоминаю, насколько это было больно когда тот, кого ты так любил, сделался совершенно беспомощным и безнадежным — и мы собрали все бумаги с его стола и в кабинете и упаковали их в небольшие картонные ящики.