Воспитание мальчиков - Нестерова Наталья

В подмосковном селе я впервые увидела своих двоюродных брата и сестру, они на несколько лет старше меня. Я помню пьянящее чувство гордости — у меня тоже есть брат и сестра! Я ходила за ними хвостиком, мчалась выполнять любую их просьбу. Двоюродным моя щенячья преданность льстила, и они быстро превратили меня в слугу на побегушках. Не важно. Я готова была служить им вечно, только бы иметь право сказать: «к брату пойду», «сестра кофту почти неношеную отдала», «попробуй тронь меня, брат тебе покажет», «у моей сестры миллион всяких пузырьков от духов» — то есть произносить все это вслух и с полным основанием.

После поездки в Москву моя любовь к бабушке Юле нисколько не померкла. Если я считала, что родители несправедливо со мной обращаются, грозила: уеду к бабушке Юле жить.

— Очень ты ей нужна, — тихо говорила мама.

Годам к десяти я уж и сама поняла, что бабушке даром не нужна. За столько лет — ни подарочка, ни поздравительной открытки на день рождения.

Бабушку я видела еще дважды. Училась в седьмом классе, у мамы была командировка в Москву, и она взяла меня с собой. Бабушка явно тяготилась нашим присутствием — два часа, которые ушли на чаепитие, поглядывала на будильник. Последний раз я видела бабушку, когда ехала поступать в Ленинградский университет, остановилась надень в Москве. Бабушка лежала в больнице, я ее навестила. Маленький скрюченный воробушек, никого не узнает, практически не соображает, вся спина в кровоточащих пролежнях. У меня сердце обливалось слезами жалости, но пренебречь вступительными экзаменами, чтобы ухаживать за бабушкой, мне и в голову не пришло. Также поступили остальные внуки, и дочь, и невестки. Бабушка умирала в сиротском казенном одиночестве.

Я не знаю, что за человек она была, почему, вырастив детей, не хотела более участвовать в их жизни. Думаю, что главной ее заботой было не иметь забот. Что посеешь: зерна равнодушия дают всходы забвения.

Мой старший сын Никита родился в один день с моей мамой — двадцать восьмого августа, с разницей ровно в пятьдесят лет. Пока мама была жива, объединенный день рождения праздновался весело. А сейчас эта дата наполнена грустью — у Никиты день рождения начинается с кладбища, куда мы ездим.

В пятьдесят лет мама была очень красивой женщиной. То есть красивой она была всегда — от природы, безо всяких ухищрений. Из косметики покупала только губную помаду и жирный крем «Восторг» для сухой кожи. Лет с тринадцати я уже экспериментировала с тушью для ресниц, тенями, пудрой, румянами. Разукрасить себя — милое дело, азартное и увлекательное. Но не для моей мамы.

Она была выше среднего роста, стройная, с прекрасной фигурой, красивым бюстом, тонкими чертами лица, очень густыми волосами (парикмахерши за «химию» требовали двойной оплаты). Я на маму не похожа, к сожалению.

В юности так и заявляла:

— Все говорят, что ты красивая, а я на отца похожа!

— Хорошо, что «все» еще не знают, какая ты глупая, — отшучивалась мама.

Она не интересовалась нарядами, абсолютно. У нее всегда было два платья, которые стирались и носились по очереди до полного распада, до дыр. Я рано стала заниматься маминым гардеробом, меня ужасало ее пренебрежение к вещам. В этом стыдно ходить, кипятилась я. Мама, как водится, рекомендовала мне не говорить глупостей, не забивать ими голову. При этом мама была прекрасной рукодельницей — для меня и шила, и вязала, смирялась с моими провинциально-дизайнерскими фантазиями. Но для себя практически не шила и не вязала. Зато, когда я покупала ей костюмчик или юбку с блузкой, когда со скандалом заставляла расстаться с платьем, которому сто лет в обед, когда мама надевала обновку, на нее оглядывались на улице — вот идет по-настоящему красивая женщина, элегантно одетая.

По большому счету, внешние данные мамы не имели для меня большого значения. Ведь для ребенка мама остается мамой, даже если она не блещет красотой. Гораздо важнее было сознание абсолютного ее внутреннего совершенства, для меня недостижимого. Дочь полуграмотной, полунищей крестьянки, мама обладала подлинным аристократизмом духа: сдержанностью, мудростью, достоинством высокой пробы, которое легко угадывалось в ее словах и поступках. Всегда ровная и насмешливая, остроумная, но держащая людей на дистанции, никогда не позволявшая себе истерик, бурных проявлений эмоций, но способная поставить человека на место одним словом. Очень добрая и отзывчивая по сути, она невольно внушала людям, что по каждой мелочи, после очередной семейной дрязги бегать за помощью, за сочувствием — это не к ней. К маме приходили за советом, но только когда уж совсем припечет, по-настоящему. Я дня не могла прожить без подруг и друзей, я дружила взахлеб, для меня дружба — состояние такое же прекрасное, вдохновляющее, как любовь. А у мамы подруг не было. С ней очень хотели дружить, навязывались подчас неделикатно. Но маме это было не нужно. Пара-тройка приятельниц, не окончательная уж социальная изоляция, — и все. Митя, мой младшенький сын, такой же — самодостаточность почти абсолютная, в личной галактике места для планет и спутников ограничены. Маму интересовали книги и семья. И ещё — работа. Когда я подросла, работа вышла на первое место.

По профессии учитель русского языка и литературы, мама стала заместителем директора горного (то есть шахтерского) ПТУ. Это был звездный час моей мамы. В ПТУ подобрался отличный коллектив единомышленников и честолюбивых тружеников. В здании, где учились две тысячи ребят (только мальчики, многие — трудные подростки из проблемных семей), царила музейная чистота и постоянно что-то обновлялось. Даже учебную шахту во дворе вырыли. Мама отвечала за воспитательную работу, которую понимала как правильно организованное свободное время учеников. Поэтому: множество кружков, стенгазеты, спортивные состязания, вечера литературные и дискотеки, экскурсии и встречи со знаменитыми людьми. Ребята оставались в училище до позднего вечера. Мама, естественно, с ними. Аут-ром ни свет ни заря она уже на училищной кухне — проверить закладку продуктов в громадные кастрюли, схватить за руку вороватых поваров. Училище несколько лет было победителем во всесоюзном соревновании, к ним приезжали зарубежные делегации, лучших учеников мама возила в социалистическую заграницу. Для середины шестидесятых годов, для провинции, это было почти так же экзотично, как членство в отряде космонавтов. Заграница-то существовала только на карте.

Написала, что в училище «подобрался отличный коллектив», — это неточно. Коллектив упорно и умно подбирал директор Бажанов. Присматривал среди учеников хороших парней, оставлял их в училище мастерами производственного обучения, заставлял поступать в вечерний институт, окончат — переходят в преподаватели. У каждой группы был мастер и классный руководитель из бывших мастеров — наставники в самом высоком смысле слова. Ребята им платили горячей подростковой преданностью. Я точно знаю: талантливый педагог и организатор способен на краю света создать такое учебное заведение, которому пажеский корпус в подметки не будет годиться.

Директор Бажанов и мама (три года, как не стало моего отца) были, кажется, влюблены друг в друга. У них закручивался роман. Это меня решительно не устраивало. Придут тихонечко поздно вечером к нам домой, шмыгнут в мамину комнату — а я тут как тут. Столбом стою, глазами гневно в Бажанова стреляю, и на мамино «Иди спать!» — огрызаюсь: «Пусть он уходит!»

Точь-в-точь в подобной ситуации вела себя моя двоюродная сестра Тамара — настоящая сестра, которую я обрела почти в тридцать лет и до сих пор берегу по мере сил. Мама Томочки — тетя Маша, мамина сестра, тоже одинокая. Завелся у тети Маши кавалер, очень славный, из Ленинграда, звал их туда жить. Тамара, двенадцатилетняя, — в штыки: «Он нам не нужен! Не смей с ним видеться! Я тебе никогда не прощу!» И мне, и сестре понадобилось повзрослеть, чтобы понять, какими эгоистичными особами мы были. Да еще и упрекать потом матерей: «Зачем нас слушали?»

Когда Бажанов умер после тяжелой болезни, его детище стало хиреть. Новый варяг-директор умудрился испортить слаженную машину, привести в упадок училище-музей. Многие, как и мама, не могли видеть, как результаты их многолетнего упорного труда рассыпаются в прах, уходили. Мама перешла в другое ПТУ — кулинарное, девичье, готовившее поваров и кондитеров. Та же должность, тот же оклад и… спокойная рутина, если не относиться к бабским склокам серьезно.

Потом мы переехали в Ленинград, мама преподавала, на руководящие должности не стремилась. Родился Никита, бессонные ночи. Мама говорила, что для нее бичом стали классные сочинения. Дети пишут, а учительница неудержимо клюет носом.

Я не просила маму бросить работу. Ситуация была предельно проста: или я, или мама — другой кандидатуры в няньки не было. Я заканчиваю университет, выхожу или не выхожу на работу. Повторю, маму я не уговаривала. Она вообще сама не любила просить, и других никогда не ставила в позу просителя. Если тебе ясен выход из положения, если ты принял решение, зачем вынуждать родных исполнять павлиньи танцы?