Дилемма Джексона - Мердок Айрис

Шаркая, он потащился в кабинет, взглянул на дядюшкиного Шиву, танцующего в огненном кольце, широко раскинувшего две пары рук, и на слова, написанные позавчера им самим. Сел.

«Что, черт возьми, все это значит? — подумал Бенет. — Вернее, что я хотел этим сказать? Я-то надеялся, что работа будет для меня убежищем, а вместо этого вверг себя в какую-то мрачную гигантскую паутину, паутину его интеллекта. Интересно, действительно ли, как говорят, милый добрый Целан^[16] посетил его в той горной хижине… И Ханна Арендт простила его… И он посмел присвоить себе великого Гёльдерлина, а также и греков?.. Увы, все это покрыто мраком, но у меня — свой мрак, это мой крест и мои вериги. Я ничтожен, и я не понимаю. Ну почему я не выбрал свет и не занялся поэзией вместо философии! Ведь в молодости, до искушения этой философией, я писал стихи! А теперь это уже невозможно. Только Тим был для меня источником света в окружающем мраке. И греки, греки… Но даже они тускнеют и отдаляются. Не схожу ли я с ума?» — подумал Бенет, вставая из-за стола. Что ему теперь делать? Как он мог слепо копаться в этой бредовой галиматье, когда день так и не принес ничего, кроме ужаса? Медленно, тяжело он побрел на кухню, попытался съесть яблоко. Открыл бутылку красного вина, выпил немного, сел, положив голову на стол, потом поднял ее. Неужели он безумен? Где сейчас Мэриан? Плавает в Темзе? Отравившись, лежит в какой-нибудь обшарпанной лондонской комнате, где ее несколько месяцев, а то и лет никто не найдет? А Эдвард? Что он, Бенет, при всей своей деловитости сделал для Эдварда? Он вскочил и вышел в сад.

Деревья стояли неподвижно, даже птицы молчали. Он дошел до своего любимого дерева гинкго и обнял его, прислонившись лбом к гладкому стволу. Потом вернулся в дом, лег на диван в гостиной и уснул.

Проснулся он с тяжелым туманом в голове и ощущением несчастья. День клонился к закату, хотя темнота еще не наступила. Вдруг ему пришло в голову, что нужно немедленно ехать в Лондон. Он заспешил, собираясь: схватил пальто, запер все замки, задвинул задвижки и вышел из дома. «Ровер» стоял неподалеку, под деревьями. Бенет сел в него, но, прежде чем тронуться, на несколько мгновений опустил голову на руль.

При въезде в Лондон движение оказалось напряженным, небо между тем начало темнеть. Последняя пробка доконала Бенета, он мысленно выругался: какой же он идиот, теперь, чего доброго, весь вечер придется проторчать в машине. Наконец ему все же удалось добраться до дома. Открыв ворота, он подъехал к гаражу, потом затворил ворота и пошел к ступенькам, ведущим к парадному входу. Дом был погружен во тьму. В легких летних сумерках, стараясь встать так, чтобы ему не мешала собственная тень, Бенет, тихо ругаясь, нащупал в кармане ключи, в тусклом свете уличных фонарей отпер два замка и проскользнул в дом. Но не успел он закрыть дверь и протянуть руку к выключателю, как в смежной с холлом комнате зажегся свет и в дверном проеме возникла темная фигура. Бенет включил свет в холле.

— Здравствуйте, сэр, у вас все в порядке?

— Да, разумеется! — ответил Бенет.

— Есть какие-нибудь новости? Мне звонила мисс Розалинда.

— Нет! — резко бросил Бенет.

— Хотите поесть или…

— Нет…

— Тогда доброй ночи…

— Спокойной ночи, Джексон.

Джексон был его слугой.

Глава 2

Оуэн Силбери сидел один у себя в студии. Ему снова приснился тот же страшный сон. Он зарыт в песок по самую шею, не может пошевелить ни руками, ни ногами. Начинается прилив, вода подступает все ближе, обдает брызгами его лицо, он кричит, откидывает голову назад — это единственное доступное ему сейчас движение, — но никто к нему не бросается на помощь, вода попадает в рот, он глотает ее, она начинает заливать ему рот, он не может больше кричать, вода проникает в нос… Оуэн ненавидел этот сон — после него он просыпался больным — и страшно раздражался: ему казалось, что на самом деле это даже и не его сон. Не видел ли он нечто подобное когда-то в кино?