Мальчик в полосатой пижаме - Бойн Джон

А теперь почему-то сбрил.

— Но я не понимаю. — Бруно, как всегда, хотелось докопаться до сути. — Если вы врач, зачем вам прислуживать за столом? Почему вы не работаете где-нибудь в больнице?

Павел опять долго молчал, Бруно терпеливо ждал. Странно, но он чувствовал, что нельзя торопить старика, хотя бы из вежливости.

— У меня была врачебная практика до того, как приехал сюда, — наконец высказался Павел.

— Практика? — Бруно это слово было незнакомо. — И у вас плохо получалось?

— Очень хорошо, — улыбнулся старик. — Видишь ли, я всегда хотел быть врачом. С самого детства. Когда я был в твоем возрасте, ни о чем другом я уже не помышлял.

— А я хочу быть путешественником-исследователем, — поспешил сообщить Бруно.

— Что ж, удачи тебе.

— Спасибо.

— Ты уже совершил какое-нибудь открытие?

— В нашем доме в Берлине я провел много экспедиций. Но там у нас большой дом, больше, чем вы можете вообразить, поэтому там было что исследовать. Здесь не так.

— Здесь все не так, — согласился Павел.

— Когда вы приехали в Аж-Высь? — спросил Бруно.

Павел отложил морковку, нож и посмотрел куда-то в сторону.

— Мне кажется, я всегда был здесь, — прошептал он.

— Вы здесь родились?

— Нет, — Павел затряс головой, — нет.

— Но вы же сказали…

Он не успел закончить — снаружи раздался голос мамы. Стоило Павлу услыхать ее, как он проворно вскочил и вернулся к раковине, прихватив с собой морковь, нож и газету, полную очисток. К Бруно он повернулся спиной, сгорбился и рта больше не открывал.

— Господи, что с тобой? — воскликнула мама, появляясь в кухне. Наклонившись, она разглядывала повязку.

— Я построил качели и упал с них, — объяснил Бруно. — А потом они еще ударили меня по голове, и я чуть сознание не потерял, но Павел спас меня, принес сюда, промыл рану и наложил повязку. Очень щипало, но я не плакал. Я ведь ни разу не заплакал, правда, Павел?

Павел повернулся к ним вполоборота, но спины не разогнул.

— Рана промыта, — тихо сказал он, не отвечая на вопрос Бруно. — Беспокоиться не о чем.

— Ступай к себе, Бруно. — Мама явно чувствовала себя неловко.

— Но я…

— Не спорь со мной… Иди в свою комнату! — приказала она.

Бруно слез со стула и оперся на ногу, которую он отныне решил называть «моей деревяшкой»; нога немного побаливала. Пересекая прихожую, Бруно услышал, как мама поблагодарила старика, и обрадовался: ведь ясно же, что если бы Павел вовремя не подоспел, он, Бруно, истек бы кровью и умер.

Но затем он услыхал кое-что еще — фразу, которой мама закончила разговор с кухонным слугой, провозгласившим себя врачом.

— Если комендант спросит, скажем, что рану обработала я.

Бруно подумал, что это ужасно некрасиво с маминой стороны — приписывать себе чужие заслуги.

Глава восьмая

Почему бабушка хлопнула дверью

Из всех, кого Бруно оставил в Берлине, он больше всего скучал по бабушке и дедушке. Они жили вместе в маленькой квартире около овощных и фруктовых рядов, и незадолго до того, как Бруно переехал в Аж-Высь, дедушке стукнуло семьдесят три, — по мнению Бруно, он был самым старым человеком на свете. Однажды Бруно подсчитал: проживи он всю свою жизнь целиком снова и снова восемь раз, дедушка все равно был бы на год его старше.

Всю свою жизнь дедушка прожил хозяином ресторана в центре города, а шеф-поваром там работал отец Мартина, друга Бруно. Хотя дедушка лично больше не готовил и не обслуживал столики, в ресторане он просиживал целыми днями: днем за барной стойкой, болтая с посетителями, вечером — ужиная в уголке в шумной дружеской компании. Из ресторана он уходил только после закрытия.

А вот бабушка никогда не казалась Бруно старой; во всяком случае, по сравнению с бабушками других мальчиков. Когда Бруно узнал, сколько ей лет — шестьдесят два, — он был потрясен. Бабушка познакомилась с дедушкой после концерта, и каким-то образом он уговорил ее выйти за него замуж. Тогда она была совсем молодой девушкой с длинными рыжими волосами, удивительно похожими на волосы ее невестки, и зелеными глазами. У нее оттого такие волосы и глаза, утверждала бабушка, что в ее жилах течет толика ирландской крови. Бруно всегда знал, когда вечеринка в его доме достигала самого разгара. Знак подавала бабушка: она начинала кружить около пианино, пока кто-нибудь не садился за него и не просил ее спеть.