Оптимисты - Миллер Эндрю

А теперь? Что выявили в нем эти часы, проведенные на горе? Это и есть самопознание? Это?

Он поднялся с кровати, оделся, побрился особенно аккуратно, словно этой тщательностью пытался скрыть какие-то следы, соскрести с кожи внезапно проступившую тень животного. В спальне, чтобы избавиться от дурной энергии похоти, он несколько раз отжался, сделал приседания, тридцать упражнений для пресса. Нужно было держаться, даже если он не обманывал никого, кроме себя, делать вид, что он — добропорядочный гражданин с благопристойными желаниями и скромными запросами. Человек, не приводящий в профессиональную стойку магазинных охранников, не вызывающий подозрительных прожигающих взглядов у женщин и детей. Одеться, побриться, подтянуться. Вести себя прилично. Не плевать на мостовую, не класть ноги на сиденье, не напиваться с утра пораньше. Не хватать за руки прохожих, умоляя их помолиться за твою душу. Не рассказывать о том, что тебе известно. Не выдавать своего страха.

Он все еще лежал, распластавшись на полу, бездумно уставившись на лампочку, когда под дверь подсунули записку из конторы гостиницы. На фирменном, украшенном цветком триллиума гостиничном бланке сообщалось, что господин Сильвермен звонил в 11.05 и что около четырех он собирается обедать в кафе «Кавур» на Колледж-стрит. Не желает ли господин Гласс составить ему компанию?

Если верить карте, Колледж-стрит располагалась в семи-восьми кварталах к северу от гостиницы. У него оставалось минут тридцать, так что можно было прогуляться пешком. Выйдя из гостиницы и повернув из боковой улочки на простирающийся с севера на юг проспект, он пошел по нему мимо баров с поднятыми жалюзи, старомодных ателье, полудюжины китайских лавочек с выставленными в глубокой тени навесов коробками со спортивными тапочками и сухими грибами. Поколебавшись слегка на перекрестке, он наугад повернул налево, очутился в старой, итальянской части города и через десять минут набрел на расположенный на пересечении маленьких улочек «Кавур» — десяток столиков снаружи, доносящаяся из скрытых в зелени динамиков печальная банальная любовная баллада. Внутри стены были увешаны фотографиями итальянских хоккейных звезд. Справа виднелась черная, массивная, как катафалк, стойка бара. Из второй двери, расположенной напротив входа, при каждом появлении официантки вырывались клубы кухонного пара.

Хотя обеденное время заканчивалось, за столиками все еще оставалось изрядное количество посетителей. Клем пристроился у окна, снял темные очки и заказал двойной эспрессо. Получив заказ, он немедленно выпил воду, потом принялся потягивать кофе. Сильвермен появился за несколько минут до четырех; он уже от дверей высмотрел Клема и, заметив его, приветливо замахал рукой. По дороге его остановила хозяйка кафе, женщина могучего сложения, в облегающем красном платье и ярко-красных туфлях на высоких каблуках. Она была приблизительно одного возраста с Сильверменом и в течение всего разговора продолжала кокетливо играть роскошными каштановыми прядями прически. Беседа велась по-итальянски, и Клем поразился тому, насколько по-другому выглядел Сильвермен — словно он и не знал его вовсе.

— Это мой старик, — объяснил Сильвермен, пожимая руку Клема обеими своими и усаживаясь напротив. — Они здесь его помнят. Карло Аргенто из Кротоне. Настоящий южанин. — Он фыркнул. — То ли он вселяется в меня здесь, то ли я втискиваюсь в его шкуру^[25]. Я даже рожу корчу, как он, когда волосы из носа вырываю.

— Все корчат, — сказал Клем. — Попробуй удержись.

Сильвермен кивнул.

— Мать у меня была канадская ирландка. Лучше бы я в зеркале ее видел.

— Я бы — нет, — сказал Клем, вспомнив, как все его юношеские годы покойная Нора виделась ему в сумерки в толпе прохожих или под шум барабанившего в окна дождя возникала в бристольском доме в полумраке на верхней площадке лестницы.

— Ты поел? — спросил Сильвермен.

Клем помотал головой и добавил, что из-за жары не чувствует голода. Сильвермен заказал две порции спагетти с моллюсками.

— Надо тебя немного откормить, — сказал он, — Тем более что нынче тебе придется работать допоздна.

— Работать?

— Не волнуйся. Фотоаппарат тебе не понадобится.

На нем были джинсы и черная хлопчатобумажная рубашка с засученными рукавами. Волосы пострижены, загорелая кожа туго обтягивала скулы. Он напоминал трехзвездного генерала^[26] в штатском. За едой они разговаривали об общих знакомых — газетчиках, телевизионщиках, людях, чья работа вращалась вокруг их собственной, — но еще до того, как обед подошел к концу, стало ясно, что ни о ком из них ни тот ни другой свежих известий не имеют и что оба они, каждый на свой манер, расстались с тем миром.