Оптимисты - Миллер Эндрю

— Я ужасно рад, что ты здесь, — сказал Сильвермен. — Ужасно рад и поражен. Ну что бы ты делал, не окажись меня в городе?

— Наверное, вернулся бы домой.

— А там бы ты что делал?

Клем пожал плечами.

— Ты по Нью-Йорку не скучаешь?

— Не очень. Для меня он стал каким-то раздраженным и раздражающим.

— А Шелли-Анн?

— Она сейчас на пятисотой странице какого-то опуса. Целеустремленная женщина. Когда-нибудь я вернусь к ней, если она примет меня обратно. Сейчас я не в состоянии жить с кем-либо. А ты?

— А с кем бы я жил?

— Пьешь?

— Мне не помогает.

— Это никому не помогает. Я, Клем, сюда подался, потому что — знаешь, что оказалось последней каплей? Очнулся в семь утра, вниз лицом, с разбитой головой у пристани на Стейтен-Айленде — весь провонял дешевым виски, мимо прохожие снуют. Понятия не имею, как я туда попал. Я ведь думал, что смогу выстоять против всего, что мы тогда увидели. Думал, смогу запрятать это в ящик с наклейкой «работа». В этот раз не получилось, — Он умолк.

— У тебя здесь родственники еще остались? — спросил Клем.

— Брат на Западном побережье, я его много лет не видел. Двоюродный брат в Мусс Джо. Когда я приехал, остановился на побережье в Гамильтоне у пожилой четы, старых знакомых моей матери. Петерсоны. Он — глазной врач на пенсии, восемьдесят с чем-то. Жену зовут Мэгги. Оба нынче уже порядком пообветшали, но Мэгги три раза в неделю раздает горячий суп бездомным. Ездит на таком огромном японском джипе, нос едва торчит над приборной панелью. Никто ее не просил это делать. И в церковь они не ходят, и политикой не интересуются. Как-то раз вечером у нее сильно опухли ноги, и она попросила меня вести машину. На следующей неделе я опять с ней поехал. И так и ездил, пока не перебрался в город.

— Горячий суп?

— Пожалуйста, можешь смеяться.

— Я не смеюсь.

Засунув несколько долларовых бумажек под край своего стакана, Сильвермен поднялся. Через дверные створки Клем прошел за ним на кухню, по размеру лишь раза в полтора больше его лондонской; в каждом углу, на каждой поверхности громоздились пластиковые коробки, разделочные доски, мешки перца и лука, хлебные пакеты из оберточной бумаги. Поваром оказался худой, как палка, парень из Камбоджи; фартук почти дважды оборачивал его тощую фигуру. Сильвермен схватил его за плечи и подмигнул Клему.

— Самый великий секрет «Кавура», — прошептал он.

Повар позвал свою помощницу — крупную белокожую девицу, медленно чистящую картофелину. Она вытащила из холодильника две пластиковые сумки.

— Хороший мясной суп с овощами, — сообщил повар с акцентом, в котором в равных пропорциях смешались Пномпень, Торонто и Неаполь, — Мясной рулет. Картофельная запеканка. Тирамису. Все хорошее. Свежее.

— Да ниспошлют тебе нынче твои предки самый отменный минет, — пожелал ему Сильвермен.

Повар ухмыльнулся. Муха ударилась в мухоловку и, под одобрительное уханье, упала на пол. Сильвермен подхватил одну сумку, сунул другую Клему, и они вышли на улицу. Несколько минут они шагали мимо красно-коричневых кирпичных домов, вдыхая разлитый в воздухе приторно-сладкий запах жасмина. Время от времени навстречу попадались небольшие группы мужчин; засунув руки в карманы, они глазели на дорогу с видом истомленных патрициев, будто ничто в мире их больше не интересовало, — возможно, из эмигрантского упрямства, а может, это была меланхолия Старого Света, удачно пустившая корни в Новом.

— Приготовься позеленеть от зависти, — через плечо предупредил Клема Сильвермен.

Он поставил свою сумку рядом с синим автомобилем — набычившимся блестящим фургоном с затемненными окнами, гоночными шинами и хромированным, толстым, как органные трубы, двойным выхлопным патрубком.

— Купил у одного парня; он, бедолага, собирался жениться и начать новую жизнь, — посмеиваясь то ли над собой, то ли над парнем, сообщил Сильвермен, — Печальный случай, он и сам это понимал. Ключи мне передавал, словно свои оттяпанные яйца. Все не мог понять, зачем его игрушка такой никчемной личности, как я, — Он отпер задние дверцы, — У мальчика все было устроено для приятного вечера тет-а-тет. Меховую обивку и интимное освещение я убрал, но музыкальную систему оставил. Динамики в подголовниках, да и везде, куда ни сунься. Никогда раньше так Джонни Кэша^[27] не слушал.

В задней части салона стояли пятнадцать ярких пластиковых ящиков-холодильников. Загрузив сумки в один из них, они покатили под звук рычащего, как лодочный мотор, двигателя по Колледж-стрит.