Носорог для Папы Римского - Норфолк Лоуренс

Снова заняли свои места лотовые. Гонсалу подвел «Ажуду» ближе к берегу. Их голоса звучали так же размеренно, как и прежде, убаюкивая Тейшейру. Долгие часы по оба борта было свободно, но по мере того, как Гонсалу постепенно подбирался ближе, моряки снова начали выкрикивать глубину: восемь слева, восемь справа, потом семь и семь, шесть и шесть. Они были менее чем в полумиле от берега, который обратился в затопленный лес мангровых деревьев, корни которых высовывались из воды, а кроны порой сливались в непроницаемую чащу, подвешенную в воздухе на высоте пятнадцати футов. Вода здесь была не пресной и не соленой, но горьковатой. Иногда деревья выдавались далеко вперед, образуя зеленые пирсы. Иногда они отделялись от других, образуя маленькие острова или даже целые архипелаги, которые затем сливались друг с другом и снова становились берегом. В ветвях сидели цапли и чайки — время от времени они ныряли в стоячие воды и поднимались с рыбинами, извивающимися у них в клювах. Через пять дней плавания начали появляться другие деревья, вокруг которых порой на пятьдесят футов не было мангровых зарослей. После однообразия, которое предшествовало их появлению, эти деревья выглядели не от мира сего. Но по мере того, как корабль продвигался на восток, они появлялись все чаще и сделались более привычными. Однажды утром Гонсалу поднял через борт полное до краев ведро воды и объявил, что она пресная. Они держались от берега в трех или более милях, потому что впереди у них был мыс, выдававшийся из материка. Когда они обогнули его после полудня, оказалось, что они плывут вдоль берега, образованного островами мангровых деревьев.

Тейшейра, Гонсалу, Эштеван, дон Франсишку и все остальные столпились у поручня правого борта. Острова эти были прорезаны бесчисленными бухточками и проливами, извивающимися между группами мангровых деревьев, кроны которых иногда соединялись в воздухе, образуя мосты или затененные тоннели. Порой острова были так малы, что состояли из одного-единственного дерева, порой попадались целые леса. Корабль плыл вдоль этого странного берега более часа, прежде чем кто-то вскрикнул и показал рукой: в нескольких сотнях шагов впереди мангровые заросли неожиданно прерывались. Открывался проток, где между берегами, поросшими искривленными деревцами, текла широкая медленная река, впадающая в море. Они вошли в середину потока, а потом все матросы «Ажуды» замолчали, широко раскрыв глаза. В устье реки стоял на якоре корабль.

Это была каравелла, размерами меньше, чем даже «Пикансу», длиной футов в семьдесят, и оснащенная так же, как «Ажуда», хотя мачты у нее были ниже в два с лишним раза. Через несколько минут Тейшейра и дон Франсишку молча сидели бок о бок в баркасе, меж тем как шестеро матросов налегали на весла. Когда они приблизились, он увидел название «Санта-Лючия», выцветшей краской выведенное на носу. Тейшейра посмотрел на палубу в поисках каких-либо признаков жизни, но никого не обнаружил. Людей не было, если только вся команда не пряталась под палубой или в трюме. Вскоре баркас начал ударяться о его борт, и Тейшейра увидел, как напряглись ягодицы дона Франсишку, когда он перелезал через поручень. Донеслось ворчание, затем металлический лязг, который, видимо, издала абордажная сабля, нелепо зажатая меж его зубов и упавшая на палубу. Тейшейра, безоружный, последовал за ним. Моряки, сидевшие в баркасе, смотрели на него, не выказывая никакого желания присоединиться. Он не стал настаивать.

Полубак был всего лишь платформой, поднятой на фут над основной палубой. Там, поджидая его, стоял дон Франсишку. Тейшейра снял крышку с бочки с водой, принайтовленной к грот-мачте: почти полная, кишащая крошечными плавучими тварями. Они двинулись к корме, к единственной на корабле каюте, которая была встроена в полуют. Вся «Лючия» пропахла промозглой необитаемостью. Маленький стол, стул, две койки-рундука: воздух в каюте был затхлым. Дон Франсишку с грохотом откинул крышку люка.

— Они все забрали с собой, — сказал он.

Тейшейра глядел на то, как дон Франсишку неуклюже двигается в тесной каюте, на его широкую спину, на толстую шею. Шило, с помощью которого моряки зашивают паруса, вошло бы в эту плоть и едва ли оставило бы рану. Он был могуч и туп — наихудшее сочетание.

Они снова вышли на палубу. Бросившая якорь не более чем в нескольких сотнях шагов, «Ажуда» в сравнении с этим суденышком представлялась огромным деревянным левиафаном. Тейшейра запрокинул голову. Фок-мачту чинили: у самого верхнего рея различалось светлое свежее дерево. Паруса были аккуратно свернуты. Парусина выглядела новой. Дон Франсишку был занят тем, что втыкал свою саблю в палубу, затем, перегнувшись через поручень, он проделал то же самое с бортами «Лючии».