Таинственное пламя царицы Лоаны - Эко Умберто

Некоторые книги, с характерными обложками сороковых годов, — «Таинственный фуникулер» или «Саэттино, резвый миланский рысак», даже и по фамилиям авторов опознавались как итальянские. Но большинство составляли собой переводы с французского произведений неких Б. Бернажа, М. Гударо, Э. де Сиза, Ж. Розмера, Валора, Р. Бебра, С. Перонне, А. Брюйера, М. Каталани — гулкий парад безвестностей, думаю, что среди сочинителей были такие, которых итальянский издатель даже не знал по имени и публиковал просто под фамилией. У деда были и французские оригинальные издания, выходившие в «Bibliothèque de Suzette». Итальянские переводы делались через десять лет, через двадцать, так что на картинках была представлена реальность никак не позднее двадцатых годов. В детстве я, соответственно, вдыхал приятно-замшелую и устарелую атмосферу, и это к лучшему: все уютно укладывалось в мире вчерашнем, описывалось господами, которые по всем приметам больше смахивали на жеманных дам, пишущих для барышень из бомонда.

В конце концов мне начало казаться: все эти книги рассказывают одну и ту же историю. Трое или же четверо юных отпрысков приличной семьи (родители которых по неизвестной причине всегда бывают в отъезде) наносят визит своему дядюшке в старинном замке или в каком-то необычном доме и после ряда увлекательных и таинственных приключений исследуют подполья и башни, находят сокровища, разоблачают негодяя управляющего, обнаруживают документ, в силу которого обедневший род восстанавливает права на богатства, которыми завладел злокозненный кузен. Счастливый конец, доблесть юных героев вознаграждается под добродушное журенье дядюшек или дедушек: безрассудная храбрость благородна, но до чего рискованно было подвергать себя опасностям!

Что все эти сюжеты вызревали во французском мире, видно было по камзолам и по сабо крестьян, но переводчики творили чудеса, переозвучивая имена на итальянский лад и выворачивая фразы так, чтобы действие разворачивалось в какой-то из итальянских областей, вопреки пейзажам и архитектуре, то бретонским, то овернским.

Я сличил два издания явно одного текста (автор М. Бурсе), который в издании 1932 года имел название «Наследница Ферлака» («L'erede di Ferlac») (и имена героев были французские), а в издании 1941 года стал именоваться «Нанаследница Ферральбы» («L'erede di Ferralba») (и персонажи превратились в итальянцев). Должно быть, в наблюдаемый промежуток времени вышло какое-то идеологическое постановление, а может быть, сама по себе внутренняя цензура побуждала переводчиков итальянизировать все что могли.

И, слава небесам, разъяснилась фраза, жужжавшая у меня в ушах уже несколько дней: в серию входила повесть «Неделя на чердаке» (имелось и оригинальное издание — «Huit jours dans un grenier»), прелестная история о сестре и брате, тайно приютивших на чердаке виллы Николетту, девочку, убежавшую из дому, — трудно было сказать, зародилась ли во мне любовь к чердакам после чтения этой книги, или книгу я полюбил за то, что в ней описывалась моя приязнь к чердакам. Не потому ли я назвал свою дочку Николеттой?

Компанию Николетте составлял великолепный черный ангорский кот Мату, вот все и объяснилось. На картинках были изящные и элегантные подростки, одетые в кружева, белокурые, и точно такими же выглядели на рисунках их мамы, с красивой короткой стрижкой, в платьях с заниженной талией, юбками до колен и тройными воланами, с аристократичной небольшой грудью.

В эти два дня в ступе у фонтана, досиживая до захода солнца, когда читать становилось невозможно и можно было только рассматривать картинки, мне думалось, что «Библиотечка для юношества», безусловно, сформировала мой вкус, нацеленный на приключения, но приключения понятные и домашние: даже если писатель носил иностранное имя Catalany, с игреком на конце, моя душа искала героев с именами Маурицио и Лилиана.

Воспитание в духе национализма? Этих детей мне преподносили как отважных соотечественников, живших и действовавших в чужой обстановке за несколько десятилетий до моего рождения?

Фонтанное сидение кончилось, я снова наведался в подвал и подцепил там целую кипу, обвязанную веревкой, не менее тридцати журналов по шестьдесят чентезимо штука, — с приключениями Буффало Билла. Они были сложены не по порядку, но взгляд на самую верхнюю обложку вызвал к жизни целый залп таинственных пламен. «Бриллиантовый медальон»: Буффало Билл, нахмуренный, с занесенными кулаками, кидается на преступника в красной рубашке, угрожающего пистолетом.

Глядя на верхний, одиннадцатый выпуск, я понял, что знаю названия остальных — их не видя. «Маленький курьер», «Приключения в лесу», «Дикарь Боб», «Рабовладелец дон Рамиро», «Проклятое поместье»… Поразительно, что на обложках стояло название «Буффало Билл — герой прерий», а на титульном листе было «Буффало Билл — итальянский герой прерий». Ситуация (по крайней мере для букиниста) была совершенно прозрачной, учитывая год выпуска — 1942 и объявление на первом номере нового годового комплекта жирным шрифтом, гласившее, что Уильям Коуди — это просто псевдоним Доменико Томбини, итальянца из Романьи (то есть из родных мест нашего дуче, вот что требовалось сказать, хотя сказано и не было). В 1942 году уже шла война с США, по-моему, во всяком случае. Этим-то все объяснялось. Издатель Нербини из Флоренции цветные обложки печатал загодя, во времена, когда Уильям Коуди мог еще себе спокойно быть американцем. И вдруг выходит постановление, что героический персонаж может быть только итальянцем. Что прикажете делать? Не выкидывать же отпечатанные цветные обложки. Переверстывали только первый черно-белый лист.

Примечание к рисунку[209]

Забавно, подумал я, задремывая над последним приключением Буффало Билла: меня вскармливали французскими и американскими приключенческими байками, наскоро закамуфлированными под итальянские. Вот, оказывается, патриотическое-то воспитание, на чем оно зиждилось!

Нет, все было не так просто. На следующий день я дошел до «Юных итальянцев, единых во всем мире» Пины Балларио с современными иллюстрациями, выполненными в нервной манере взаимоналожения обширных черных и красных полей.

Листая Жюля Верна и Дюма в своей комнате несколько дней назад, я припоминал какой-то балкон. Тогда я не обратил должного внимания: мимолетное дежавю. Но потом, прислушавшись к ощущению, я снова вспомнил о балконе на дедовой половине. Никак на том самом балконе я отроком читывал книги о приключениях?

Для балконного эксперимента я предназначил «Юных итальянцев, единых во всем мире» и старательно уселся, попытавшись даже просунуть ноги через решетку и поболтать ими. Увы, разросшиеся в диаметре ноги через решетку не хотели пролезать. Несколько часов я жарился там на солнце, покуда светило не отвернуло от нас свой лик и жара не стала ослабевать. Видимо, я стремился впитать всей поверхностью тела андалусское солнце, хоть приключения и происходили не в Андалусии, а вовсе даже в Барселоне.

Юные итальянцы, единые во всем мире, в данном случае — происходившие из эмигрантских семей, живущих в Испании, становились свидетелями антиреспубликанского восстания под руководством генералиссимуса Франко, только вот узурпаторами представали красные ополченцы, упоенные вином и кровью. Юные итальянцы осознают свой фашистский долг, в черных рубашках выходят на уличные бои на улицах Барселоны, выносят знамя из Дворца Фашио, закрытого республиканцами. Отважный герой умудряется даже своего отца, социалиста и пьянчугу, переагитировать в пользу муссолиниевской идеи. От этого чтения, надо полагать, меня так и ошпаривало гордостью. Так за кого я был тогда? За юных итальянцев? Или за маленьких парижан из книги Бернажа? Или за господина, который, если все-таки разобраться, звался на самом деле Коуди, а вовсе не Томбини? Кто жил в моих детских мечтах? «Юные итальянцы, единые во всем мире» или барышня с чердака?

Новый поход на чердак — новая порция эмоций. Прежде всего, «Остров сокровищ». Естественно, название мне было знакомо, общеизвестная классика, однако я совершенно запамятовал содержание, верный знак, что эта книга вросла в мою собственную личную жизнь. Не менее двух часов ушло на запойное припоминание целыми кусками и главами — как только начинался новый поворот, я с самого начала знал, что сейчас будет. Я снова перебрался в сад. На этот раз в заросли орешины. Забившись в кустарник, я пожирал книги и орехи. С орехами расправлялся так: разбивал камнем три-четыре, сдувал скорлупу и отправлял всю горсть в рот. Я не сидел в бочонке из-под яблок, куда затиснулся Джим и откуда он подслушивал козни Долговязого Джона Сильвера, но в свое время, безусловно, я читал эту книгу в скрюченной позе и грызя какой-то сухой паек, как и положено в плавании.