Словарь Ламприера - Норфолк Лоуренс

Младенец видит, как огонь неожиданно взмывает ввысь, стоящие поблизости люди отшатываются назад, дым становится гуще. Занимается весь ярус. Люди пытаются спуститься вниз, но пол уже прогорел, начал оседать и отделяться от стены. Внезапно он проваливается, и рошельцы видят пылающий ад подвалов. Люди, цепляющиеся за балконы, отрываются по одному, падают на прогнувшийся пол и медленно-медленно скользят вниз, в ревущую раскаленную топку. Рычит пламя, мужчины и женщины в ужасе кричат, но громче всего слышны вопли тех, кто скользит вниз, в разверстую пасть пожара. Окна с треском разбиваются. Клубы дыма валят из окон наружу, и снаружи просачивается прохладный воздух. Младенец слышит едва различимый вдалеке шум моря. Пламя лижет доски пола, дым клубится под потолком черными волнами. Падает первый балкон, увлекая за собой в огонь десятки тел. Воздух густеет от пепла и золы. Младенец прижимается к матери; она все еще крепко сжимает его, поворачиваясь, чтобы подозвать остальных детей. Пол начинает стонать и вздуваться пузырями. Люди толпятся в проемах окон, втягивают к себе других, и его мать пытается подойти к ним. Ревущее пламя заставляет их отступить. Из огня навстречу им выступает какой-то человек. Он шатается, как слепой. Тело его пылает, он перебегает от одного человека к другому, и хотя его рот открывается и закрывается, из него не вылетает ни звука. К нему подбегает другой человек, они поворачиваются и пропадают в клубах дыма и толчее тел. Мать снова пытается подойти к окну. Младенец видит, как плавятся от жара ее волосы, как ужасно меняется лицо. Юбки ее уже загорелись. Огонь пылает все жарче, выпивая дыхание, иссушая лицо; ему кажется, что кожа на лице начинает лопаться. Мать наклоняется, чтобы сбить огонь с платья. Но уже слишком поздно, остальные дети куда-то исчезли. Теперь имеет значение только младенец. Она прижимает губы к его уху и шепчет свое послание. Чьи-то руки передают его все выше, и последние короткие слова мать уже кричит ему, и крик ее звенит у него в ушах, когда руки отпускают его из стрельчатого окна. Воздух, полет к земле, ожидающей в сотнях футов внизу… он кувыркается в воздухе, ныряет и с плачем летит прочь, через темный воздух, оставляя позади горящую Рошель, свою мать, братьев, сестер, друзей, соседей и всех рошельцев… Он видит, как приближаются море и скалы. Он видит, как отражается в воде его тело, словно пылающая комета.

Падая, он увидел стену цитадели, охваченную пламенем, лицо матери, мелькающее, кружащееся вверху и пропадающее из виду, и крик ее продолжал звучать у него в ушах. Его пеленки развернулись и летят вслед за ним пылающими лентами. Кожа его почернела, тело его пронзают тысячи крохотных игл, как будто самый воздух, очистившись и утончившись, превратился в пламя. Воздух увлекал его вниз, вдоль темного туннеля, и он услышал, как приговор матери обвился спиралью вокруг его тела, и вектор движения был задан этими последними словами: «Твой отец…» — этими последними словами: «Найди его. Скажи ему». Предательство было столь ужасно, оно так широко простерло свои объятия той ноябрьской ночью… Кто мог спастись, чтобы рассказать об этом? «Скажи ему». И воздух стал таким густым от вылетевших на свободу душ и таким черным, как его обугленная кожа или морская вода, что неслась ему навстречу… Как он мог разыскать его? «Найди его». Скалы, на которых блеснуло тусклое отражение ослепительного метеора, скрывались в волнах прибоя и появлялись вновь, чтобы опять уйти под воду. До сих пор были слышны последние вопли и удары о землю падавших тел. Его собственный слабый плач был лишь крохотным протестом, вынесенным вздымающейся волной несметного сонма протестантских душ на вершину пенного гребня, волной, что вздыбилась в момент его падения, надломилась и не нашла иного выхода для переполняющих ее сил, кроме одной-единственной души, зависшей между жизнью и смертью, между воздухом и грубой землей; волной, излившейся в один-единственный доступный ей сосуд — душу и тело пятимесячного младенца, чей гибельный полет в это мгновение отклонился от вертикали, вытянувшись в дугу гигантского эллипса, и над темными водами гавани пронесся он, Септимус, седьмой из семи, единственная преодолевшая смерть частичка обреченной цитадели, отягощенная грузом тысяч загубленных душ и последними словами своей матери; он промелькнул над волнами моря, и истинная цель его полета пока еще была неясна, пока еще дремала до поры до времени, а восемь пар глаз смотрели на этот полет на фоне серого рассветного неба. Восемь человек, которые отныне будут дожидаться возвращения этого существа, пока что безымянного для них, восемь человек и девятый, которого здесь не было, но которому суждено узнать его ближе других. Оставляя горящую цитадель, младенец уносил с собой имя—Дух Рошели, Летающий Человек.