Словарь Ламприера - Норфолк Лоуренс

Правосудие должно было достать Девятку своей длинной рукой. Правосудие являлось к предателям регулярно, под разными масками, в разных обличьях. Угол атаки всегда менялся: осада или корабли, Компания или цитадель — направление нового удара всегда отличалось от предыдущих. Только имя оставалось неизменным: Ламприер. Из каменных коридоров и туннелей своего логова Девятка отсылала обратно к Септимусу всех его эмиссаров, одного за другим, мертвыми. Но Септимус упорно продолжал свое дело: сын сменял отца, шло поколение за поколением, десятилетие за десятилетием, насильственная смерть стала родовым проклятием, и Ламприеры проходили перед Септимусом в прошлое и будущее длинной чередой мертвецов: они еще не успевали родиться, но уже были обречены сыграть роль мстителя-неудачника и погибнуть. И за всеми приговоренными к смерти Ламприерами теснились бесчисленные души рошельцев, жаждущие свободы, и цитадель продолжала пылать, и слова матери тянулись единственной нитью, связавшей воедино все жизни, оборвавшиеся в ту далекую ноябрьскую ночь. Дух Рошели взлетел высоко над землей и взглянул в бескрайние звездные пространства, которых он был еще не в силах достигнуть. Холодные огни сияли на пересечениях невидимых линий, сеткой координат покрывающих иссиня-черный купол ночного неба. Там, в небесах, был начертан путь его грядущего восхождения в высшие сферы эфира. Он хотел подняться выше, но тело его налилось свинцом, воздух оказался слишком разреженным и не выдерживал его тяжести. Далеко внизу волновались воды океана. В их однообразной ряби не было никакого маршрута, никакого возможного направления: только Ламприеры и Девятка, а между ними — он сам. Он полетел дальше, но дневное небо подталкивало и подгоняло ночь пальцами света, и пальцы эти сжимались в круглый огненный кулак, встающий из-за горизонта. Пламя раскаленной топки било ему прямо в лицо, и старинный страх вздымался навстречу пламени. Он снова видел разверзающийся пол цитадели и рошельцев, скользящих вниз, в огонь. Пламя всегда будет мучить его. Море, блестевшее внизу светоносным покрывалом, неожиданно успокоилось. Перед ним простирался остров, где его ждал очередной эмиссар. Чтобы рука не дрожала, нужна была особая сноровка. Он пришел слишком рано и теперь дожидался очередного помощника в сент-хелиерском трактире. Рыночный гомон, донесшийся снаружи, на мгновение встревожил его. Но он быстро успокоился, вытянул руку, поднял кружку и начал делать первый глоток. Жидкость полилась в горло, глаза стали слезиться, и вот он уже кашляет и плюется, вручает опустошенную кружку человеку, сидящему напротив, а тот хлопает его по спине и передает кружку дальше, чтобы ее снова наполнили. «Молодец, молодец». Он рыгнул и усмехнулся. Тело его было высоким и стройным, избранное им лицо — чисто выбритым, смуглокожим. Он был судовым инспектором. Его собутыльник, узнав об этом, завел изобилующий профессиональным жаргоном долгий монолог о естественных гаванях. Этот приветливый человек лет сорока был капитаном на судне, разгружающемся сейчас внизу, в гавани. Стояло позднее утро, в трактире было тихо. Септимус и капитан не сошлись во мнениях по поводу волноломов и, чтобы решить спор, затеяли состязание: кто кого перепьет. Теперь настала очередь пить капитану, но на сей раз кружка с элем словно вытянулась, удлинилась… и капитан, чертыхнувшись, стукнул недопитой кружкой об стол, признавая свое поражение. Септимус принес свои соболезнования, и беседа продолжилась. Вскоре дверь трактира распахнулась и на пороге показался высокий мужчина. Он постоял немного и огляделся по сторонам. Септимус извинился и встал, чтобы приветствовать нового гостя. «Мистер Филипс?» Филипс, Филпот, Филби… не важно, какое имя он тогда назвал, но под этим именем он тогда появился. Разве это было важно? Оба уселись, и только тогда Септимус заметил мальчика, стоявшего рядом с мужчиной и молча глядевшего на него задумчивым взглядом. Септимус вполголоса говорил о глубине гаваней и водоизмещении кораблей, о странном судне, перевозящем неизвестный товар вверх вдоль побережья, от Рошели. Мужчина уже кое-что знал. Он сказал о своем отце, у которого были какие-то подозрения на этот счет, но теперь его отец мертв, и он думал, что вопрос можно считать закрытым. Мальчик серьезно смотрел сквозь Септимуса. Да, то, что вы сказали, — очень интересно и подтверждает догадки его отца. Ламприер займется этим, когда вернется из Парижа. Он хочет приобрести в Париже бумажную фабрику; он хочет вложить в нее деньги на паях с одним своим другом. Потом они попрощались, и мужчина поднялся, но мальчик оставался на месте, не отрывая глаз от Септимуса. Отец позвал его: «Ну, пойдем, сынок…» Но мальчик его не услышал, он был погружен в свой собственный мир. Отец снова окликнул его: «Джон!»