Комната старинных ключей - Михалкова Елена

Мама и папа желали добра обеим своим дочерям. За Ирму можно было не беспокоиться. Но что делать с младшей? Как жить девочке, которая все время находится в тени своей сестры?

«Она будет закомплексована и несчастна», – сказала мама. «Она будет считать себя человеком второго сорта», – согласился папа.

И они решили: если вышло так, что одному дано от природы многое, а другому – не больше обычного, это нужно как-то уравновесить.

Родители поговорили с Ирмой. Они объяснили ей: кому многое дано, с того многое и спросится. Раз вышла такая жизненная несправедливость, что у девочек разные способности, старшая должна помогать младшей.

К концу разговора Ирма уяснила одно: она виновата в том, что умеет рисовать. Родители, кажется, за что-то сердились на нее.

Если бы на месте этой девочки был другой подросток, самостоятельный и волевой, затея родителей с треском провалилась бы. Но Ирма, чувствительная и ранимая, очень любила своих родных. Мама с папой сумели вбить в ее голову простую мысль: если Анжелике плохо, то виновата в этом старшая сестра. И девочка принялась изо всех сил искупать вину перед младшей.

Родители вносили свою лепту. Если Ирма выигрывала конкурс, они принимались хвалить Анжелику и компенсировать нанесенную ей травму. Ведь та наверняка расстраивалась, осознавая свою бездарность!

Если Ирму награждали, приз делился пополам. Иногда он доставался Анжелике целиком, потому что у старшей и так была радость победы. А что у младшей? Хотя бы материальное утешение.

Поддерживая младшую дочь, родители незаметно забыли о том, что старшей тоже нужна поддержка. Со стороны казалось, что Ирме все дается легко. Но она, как вол, тащила на себе груз вины за свой талант.

Анжелика росла в полной уверенности, что Ирма позаботится о ней лучше всех. И это было справедливо. Ведь у Ирмы способности! А что у нее?

В девятнадцать лет Анжелика переехала в другую страну и попыталась жить самостоятельно. Но спустя всего год вернулась.

И больше не выпускала протянутую руку старшей сестры.

Изредка она устраивалась на работу. Каждая попытка оканчивалась неудачей и моральной травмой. Начальник оказывался негодяем. Коллеги подсиживали Анжелику. И снова приходилось возвращаться домой, горюя о том, что у нее нет способностей. Иначе она рисовала бы себе пейзажики в мастерской и не думала о куске хлеба.

Ирма выслушивала это и уходила, стыдясь самой себя. Того, что у нее есть мастерская. Что не нужно бежать к восьми на работу, терпеть мерзавца начальника и подлых коллег.

Она осторожно предложила Анжелике деньги и была счастлива, когда сестра приняла их. Как-то само собой вышло так, что Ирма стала ежемесячно переводить на ее счет некую сумму. Этой суммы Анжелике хватало, чтобы не работать.

Но на поездки и отдых денег было мало. Тогда Ирма стала брать сестру с собой. У нее часто проходили выставки в разных странах. Нелепо даже подумать, что она будет гулять по Флоренции, пока сестра сидит в пыльной Москве! Ирма с Анжеликой ездили вдвоем и отлично ладили друг с другом. Родители были счастливы, Анжелика тоже. А Ирму не терзали муки совести.

Первый большой скандал случился, когда старшая сестра захотела выйти замуж.

Ее избранник резко не понравился Анжелике. Маленький, плюгавенький, лысый… Ничтожество, а не мужчина.

Ирма любила маленьких мужчин и сказала об этом сестре. Та притихла. Но за неделю до свадьбы принесла Ирме неоспоримые свидетельства измены ее жениха: фотографии, сделанные частным детективом.

Ирма плакала, Анжелика тоже. «Пойми, я забочусь о тебе, – говорила она сквозь слезы. – Я не хочу, чтобы ты была несчастна! Он тебя не стоит, дорогая моя!»

Брак расстроился.

Второй раз вышло еще хуже. Ирма мечтала об Англии. Дважды побывав в этой стране, она не могла выкинуть из головы мысли о ней. И однажды осторожно заговорила о переезде.

«А как же мы?» – потрясенно спросила Анжелика.

«Вы будете приезжать ко мне, а я к вам», – ответила Ирма.

«Значит, ты хочешь нас бросить?!»

Не слушая оправданий сестры, Анжелика кинулась к родителям.

Ирма так никогда и смогла узнать от матери, что Анжелика рассказала им. Но отца увезли в больницу с инфарктом, а спустя всего два дня и мама слегла с сердечным приступом.

Ирма металась по больницам, проклиная себя. Родители плакали и умоляли ее не уезжать.

Разумеется, она осталась.

В коридоре Ирма столкнулась с экономкой.

– Полина, вы не видели Анжея?

Девушка взглянула на нее диковато, будто Ирма спросила про черта. Но пробормотала, что он должен быть в кабинете.

– Спасибо.

– До вечера, – невпопад ответила экономка и побрела к лестнице, кажется, плохо соображая, куда идет.

Ирма удивленно посмотрела ей вслед. Что случилось с деловитой, энергичной Полиной?

Анжей действительно был в кабинете. И тоже выглядел не так, как обычно. Будь Ирма чуть наблюдательнее, она заметила бы, что Доктор не на шутку встревожен.

– Ключа пока нет, – предупредил он. – Сначала нам с вами нужно будет побеседовать. Завтра… Наверное, вечером.

– Нет-нет, я не за этим.

Ирма объяснила свою просьбу, со страхом думая, что Ковальский может и отказать. Он известен своими странностями и причудами. Но ей так нужно, чтобы Анжелика побывала здесь!

– Да-да, пусть приезжает, – кивнул Доктор, не выходя из задумчивости. – Я скажу Полине, чтобы она приготовила комнату.

Ирма просияла.

– Спасибо, дорогой Анжей!

– Я рад помочь вам, моя милая.

Если бы кто-нибудь сказал Ирме, что ее просьба испарилась из памяти Ковальского в тот же миг, как за ней закрылась дверь, художница бы очень удивилась.

Ужинали опять прежним составом. Два новых гостя, о которых никто ничего не знал, уехали в город по своим делам. Давид Романович осведомился у Полины, стоит ли их ждать обратно. Но Полина не знала, зачем и куда уехали сыщики. Она подозревала, что они вернутся, но сообщать об этом Давиду не стала.

Впрочем, ее это мало беспокоило. Все мысли Полины были о подслушанном рассказе Анжея. И еще о загадочном исчезновении эконома.

Она так глубоко задумалась, что очнулась только в середине светской беседы.

– Этюд с артишоками! – глубокомысленно изрек Далиани. – Я видел работы Савичева на прошлой выставке. Это фантастика, что он творит с ними.

Полина уставилась на него. О чем он говорит? Какие артишоки?

Из дальнейшего разговора стало ясно, что речь идет об известном художнике. Который построил целую концепцию вокруг артишоков.

– Символ! – соловьем разливался Давид Романович. – Что-то чрезвычайно далекое от российской повседневности! А как звучит? Ар-ти-шок! Шок – слышите, да? Чувство, которое испытывает любой человек, столкнувшись с этим не то плодом, не то цветком. Это метафора встречи с чуждой культурой. Как ее готовить? Как варить? Подойдет ли она нашему организму, привыкшему к репе и картошке?

Ирма внимала. Тарас Иммануилович заинтересованно жевал тефтельки.

– Вам не кажется, что все это полная чушь? – вдруг спросил Воловик, на секунду забыв про тефтели.

– Кажется, – басовито рассмеялся Давид. – Но в этом-то и заключается самое интересное. Ведь Савичев действительно талантлив. Зачем ему это заигрывание со зрителем? По-моему, он просто издевается над нами.

Ирма встрепенулась:

– Ну вот, артишоков захотелось! Я их обожаю. Это вы виноваты!

– Готов искупить!

– Поздно. Вы уже зародили во мне желание подражать Савичеву. Вам нет прощения.

Далиани с Ахметовой продолжали подшучивать друг над другом, а Полина незаметно достала из кармана блокнотик и поставила пометку. Надо завтра с утра съездить с Василием на дальний рынок и купить артишоки.

Полина от всей души хотела порадовать художницу. Сегодня она столкнулась с ней в коридоре и снова поразилась застывшему страданию в ее глазах. «Хоть бы Анжей ей помог, – подумала девушка с жалостью. – Похоже, у нее какое-то несчастье… Обязательно привезу ей завтра артишоки».

Ночью Полина спала плохо. Ей казалось, что кто#то бродит по дому. Скрипели полы, часы тикали громче обычного, словно пытаясь докричаться до хозяев. Один раз ей послышался звон колокольчика, но звук тут же смолк.

К тому же поднялся ветер. Принес на хвосте шум рассерженного леса и свалил его возле дома: слушайте, бойтесь! Вот деревья машут ветками, словно дерутся, и слышен звук лиственных оплеух. Вот раскачивается и горестно хнычет сосна. А вот и вовсе что-то непонятное: темный гул, идущий из самой глубины земли, из-под травы и корней.

Не выдержав, Полина взяла фонарик и отправилась в ночной обход.

Спящие зеркала от его света с трудом просыпались. И не Полина отражалась в них, а расплывчатое пятно. Стоило ей отвести фонарь, как зеркала облегченно закрывали глаза.

Часы встречали ее оглушительным тиканьем.

Ночь – время часов. От полуночи до рассвета они делают с минутами что захотят. Хотят – гонят, подхлестывая стрелками: давайте же, скорее, торопитесь! Тогда ночь пролетает, как один час. Хотят – затягивают время, завязывают его в узлы и петли, наматывают на циферблат, будто нить на катушку. Минуты тянутся, тянутся, тянутся бесконечно. Это время самой тяжелой бессонницы.