Ловушка для вершителя судьбы - Рой Олег

Проснувшись, он сначала долго не мог понять, что случилось и откуда здесь вдруг взялась Вероника, а потом страшно испугался, что сейчас будет сцена со слезами, криками, упреками и истериками. Как любой нормальный мужчина, он больше всего на свете ненавидел сцены и выяснения отношений.

Однако Вероника не закричала и не заплакала. Она прислонилась спиной к двери и стояла молча, зачем-то крепко прижимая к себе сумку с продуктами, большую, туго набитую и, очевидно, очень тяжелую. Из сумки наполовину вылезла гирлянда сосисок и свисала, раскачиваясь, почти до самого пола. Сидеть на диване вдруг почему-то стало очень неудобно, и, обернувшись, Алеша понял, в чем дело, – это Оленька тщетно пыталась вытащить из-под себя и из-под него старенькое покрывало, которое было наброшено на диван, чтобы хоть как-то им прикрыться. При этом обе женщины смотрели на Алексея, и в глазах обеих читался укор, точно они обвиняли его за то, что оказались в столь неловком и неприятном положении. А еще каждая из них явно ждала от него чего-то, словно говорила: «Ну? Так что же дальше? Сделай же что-нибудь, разрули ситуацию!»

Это продолжалось, наверное, всего лишь несколько секунд, но Алеше показалось, что прошло не меньше часа. Сидеть и молча пялиться друг на друга было очень глупо, но и сказать тоже было нечего. Ничего, кроме идиотской фразы «Сейчас я тебе все объясню», которая обычно звучит в подобных случаях в плохих комедиях, в голову не лезло.

Первой опомнилась Вероника. Развернулась и медленно, очень медленно побрела назад к калитке, все так же неосознанно прижимая к себе сумку, из которой все так же свисали сосиски. И он, Алексей, не бросился за ней следом, хотя, наверное, она этого ждала. Однако ему все так же нечего было сказать жене. Извиняться, что-то объяснять, умолять о прощении и клясться, что «больше это не повторится», казалось пошлым и совсем не хотелось. Да и что потом? Пусть она его и простит – такое вполне в характере Вероники, – он все равно будет жить с постоянным чувством вины, вечно видеть ее печальные глаза, слышать горькие вздохи и бесконечные вопросы: «Когда у вас это началось? Чем она лучше меня? Почему ты мне ничего не сказал? Как ты мог разговаривать со мной по телефону, точно ничего не случилось? Почему не подумал о сыне?» Нет уж, увольте! К тому же он совсем не был уверен, что хочет такого примирения. Что греха таить, быть с Оленькой ему нравилось гораздо больше. Вот только сына, конечно, очень жалко… Интересно, что ему скажет Вероника? А мама?

Заметно располневшая фигурка Ники уже давно скрылась из виду, а Алеша все стоял на веранде и смотрел ей вслед. Потом, опомнившись, заметил, что Оленьки нет рядом, пошел ее искать и обнаружил в спальне. Его юная любовница уже оделась и теперь медленно и как-то демонстративно собирала свои вещи.

– Ты чего это? – изумился он.

– Я уезжаю домой, – прозвучало в ответ.

– С чего это вдруг? – Он и правда не мог этого понять.

На миг Оленька оторвалась от складывания одежды – той самой ярко-желтой юбки, которую она так любила и которая так нравилась Алексею, и подняла на него глаза:

– Рано или поздно это должно было случиться, Алекс. Тебе все равно пришлось бы выбирать между женой и любовницей. И я уезжаю, чтобы тебе легче было это сделать.

Эти слова, как показалось ему, прозвучали как-то неестественно, по-киношному, что ли. Словно Оля не уходила от любимого человека, а играла роль женщины, которая так поступает. Или даже сочиняла текст для нее. Да-да, именно так – сочиняла текст.

Алексей прислонился к стене. Он не сомневался, что по сценарию, который, конечно же, уже был готов в хорошенькой Оленькиной головке, он сейчас должен был броситься к ней, обнимать, целовать и говорить, говорить… Уверять ее, что его выбор сделан и время на раздумье ему уже не нужно, он давно уже понял, что хочет быть с ней и только с ней… И так далее, и тому подобное. Наверное, она и за него уже придумала слова, сочинила текст и его роли. Последняя мысль почему-то особенно разозлила. Ну что за странные существа эти женщины? Обе глубоко на него обижены, обе решают уходить, и обе так хотят, чтобы он их задержал. Ну что за детские игры? Почему у нас, мужиков, все просто? Либо ты уходишь, либо остаешься. Либо прощаешь – либо нет. А тут устроили показательные выступления!.. Да ну их обеих к чертям!

Он ничего не сказал, торопливо оделся, вышел в другую комнату и видел в зеркало, сквозь неплотно прикрытую дверь, как Оленька все медленнее и медленнее кладет вещи в свою сумку. Потом она села на кровать и заплакала – по-детски, навзрыд, прижав к лицу маленькие узкие ладошки. Алексей смотрел на нее, но вместо жалости в нем шевелилось лишь раздражение. Ну какого черта!..

Он вышел из дома, хлопнув дверью. Двинулся мимо пруда с плакучей ивой, прошел через луг, погулял по лесу, усиленно стараясь не думать ни о чем неприятном. А когда пришел, Оленьки уже не было. Ни одной ее вещи в доме не осталось, по крайней мере, на видных местах. Только на столе лежала охапка одуванчиков, вернее бывших одуванчиков, на которых уже не было семян-парашютиков. Он оценил символизм, усмехнулся и без всякого сожаления выкинул стебли в помойное ведро.

Впервые за долгое время он был ночью один. Однако, как ни странно, уснул и крепко спал аж до половины девятого. По-настоящему плохо стало наутро. Сердце ныло, точно саднящая рана, в воображении, усиливая боль, теснились воспоминания – то о спокойных светлых годах с женой, то о страстных неделях с Оленькой. Но самыми неприятными были мысли о сыне. Что теперь будет? А вдруг Ника запретит с ним встречаться? В эти два последних месяца, занятый творчеством и любовью, Алеша не так уж часто вспоминал о Павлуше и только теперь вдруг понял, как сильно соскучился по нему, решил, что просто жить не может без сына…

Вечером под каким-то глупым, явно надуманным предлогом вернулась Оленька. Состоялось странное, с горьким привкусом, примирение, за которым последовала еще более бурная и страстная, чем обычно, ночь. Сначала Алексей успокоился было и повеселел, но на следующее утро его вновь начали мучить сомнения и мысли о семье.

Оказалось, что к разрыву с женой Алеша не был готов. Потому, видимо, и не получалась концовка романа. Честно признаться, хотелось, чтобы все разрешилось как-нибудь само собой, чтоб и Вероника не была обижена, и с Павлушкой все было нормально, и Оленька осталась бы рядом. Но так быть, естественно, не могло.

Вскоре пришла телеграмма – жена коротко и сухо сообщила, что подала на развод. Суд назначен на 4 октября. Алеша, собравшись с духом, позвонил домой, но к телефону подошла Никина подружка Лена Шарапова, нехотя сказала: «Вероника просила передать, что ей не о чем с тобой говорить!» – и поскорее бросила трубку.

Настроение Алексея портилось с каждым днем. Оленька была слишком предупредительна, слишком деликатна, но каждую минуту он чувствовал: она ждет. Это давило на него, он раздражался, срывался, пару раз даже повысил на нее голос – и тут же ощущал себя виноватым и начинал просить прощения. В уютном доме воцарилось напряжение, оба его обитателя не знали, чем заняться. Особенно остро это чувствовал Алексей. Охоты к любовным утехам у него уже не было, писательствовать не хотелось. В довершение всех бед резко испортилась погода, вынуждавшая пребывать под крышей, даже уйти погулять было нельзя. Проведя почти в молчании несколько дней, оба так устали, что стало понятно – никакого хеппи-энда в их любовной истории не будет. И когда Оленька робко сказала: «Может, мне лучше уехать?», он не стал ее отговаривать. В этот раз она собрала вещи быстро, без всякой показухи, и ничего не забывая. А он проводил ее до станции, донес сумку, купил билет, посадил в электричку и обещал обязательно позвонить, сразу же, когда приедет в Москву.

На обратном пути Алеша завернул в магазин и купил бутылку водки. Но коротать вечер, распивая ее в одиночестве, не пришлось – буквально через несколько часов в дверь веранды постучался Борис. Его визит, как и звонок полтора года назад, оказался очень своевременным. Он приехал поговорить о бизнесе, но увидел, что другу сейчас не до этого: Лешка был на грани нервного срыва. Сомнительную водку из поселкового магазина заменила привезенная Борькой бутылка хорошего виски, и спиртное развязало Алексею язык. Он чуть не плакал, объясняя другу, что ему одинаково дороги обе женщины, что он никак не может принять никакого решения, что он сейчас самый несчастный и самый одинокий человек на земле. Старый друг слушал и понимающе кивал. Он осознавал, что Лешку лучше сейчас не оставлять одного, но никак не мог при этом задержаться в Акулове больше чем до утра, его ждала работа, в ближайшие дни нужно было отправляться в очередную заграничную поездку – собственно, с этой новостью он и приехал сюда. Все попытки уговорить друга ехать с ним тоже не увенчались успехом. Оставался только один выход.