Носорог для Папы Римского - Норфолк Лоуренс

Вскоре две Империи начинают танцевать игривую moresca^[75], включающую в себя тонкие намеки на простую жизнь крестьянских девушек, чьи бесформенные сорочки служат моделями (отдаленными) для пышных, подбитых тафтой платьев этих куртизанок, подпрыгивающих и приседающих, мотыжащих и доящих. «Праведный труд», — одобрительно бормочут поэты, гадая, не может ли ритмичное колыхание грудей послужить основой для четырехстопного размера. Проходит еще немного времени, и все поднимаются на ноги и скачут вокруг, хотя царь Каспар, памятуя о том, что верховный понтифик, выплачивающий им вознаграждение, больше всех прочих ценителей танца ценит вкрадчивость и плавное диминуэндо в диапазоне от тоскливого до заупокойного, решительно придерживается умеренного темпа, против неистовых импровизаций «мавританцев» и особенно того, кто играет на альпийской цитре, — Каспар бросает на него неодобрительный взгляд всякий раз, когда тот пробегает плектром по струнам. Сидящим за почетным столом представляется, что все чрезвычайно довольны своим времяпрепровождением. Папа постукивает пальцем в такт своим мыслям, Гидоль начинает рассказывать о пятнадцатом слое corquignolles (пюре из беличьих желудков и рубцы, маринованные в змеином яде), Довицио тычет пальцем и говорит: «Это Россерус», — а Биббьена валится на стол в приступе неудержимого хихиканья. «Еще на одну дырочку», — говорит Всадница. Вителли протягивает руку у нее за спиной. Сальвестро замечает, что обремененный книгой секретарь неистово машет его святейшеству, но лишь когда он, Сальвестро, смотрит в другую сторону. Он тоже машет ему рукой, но ответа не получает. Посол, сидящий рядом с ним, за более чем полчаса не произнес ни слова. Это неважно. Он нашел решение. Он решил, чего он хочет, и наклоняется к уху его святейшества, очень розовому и пухлому, как он замечает. Его святейшество лучится восторгом.

— Как непочтительно, дорогой мой Сальвестро! Великолепно.

— …Сто восемьдесят три. Сто восемьдесят два…

— Верно! — вопит Нерони, перекрывая сто восемьдесят первое исполнение II grasso porco di cattivo umore — ТИХО!!!

Семьдесят девять нищих, шестьдесят три поэта, пятеро неотличимых друг от друга работников кухни, убирающих со столов, одиннадцать отборных членов низших монашеских орденов, трое незваных гостей, царь Каспар, шестеро «мавританцев» и чуть-чуть не дотягивающая до чертовой дюжина женщин, каждая из которых настаивает на том, что ее зовут Империей, со скрежетом останавливаются, поднимают взгляды и издают коллективное: «А?»

— Спасибо. ОГРОМНОЕ ВСЕМ ВАМ СПАСИБО! Теперь, как вам известно, его святейшество Папа Лев, будем неизменно об этом помнить, должным образом размышляя в самых укромных уголках своего сердца о неиссякаемом рвении возвышенного служения, чистоте незапятнанной веры, почтении к Святому апостольскому престолу и пламени подлинных добродетелей, посредством которых наш возлюбленный сын во Христе…

И здесь Нерони останавливается. Он глядит через весь зал на того, кто стоит рядом с его святейшеством, на того, чье имя он должен сейчас назвать. На самом деле он не любит произносить речи. Он предпочитает просто кричать, но, каким бы неумелым оратором он ни был, такого с ним прежде никогда не случалось. Он стоит, словно пораженный немотой, пока между его языком и памятью ведется бесплодная борьба. Кажется, он забыл имя этого человека.

— ВОТ ОН! — кричит он наконец, указывая на Сальвестро. — Разнообразными способами он проявил себя прекрасным, полезным и надежным слугой Апостольского престола, в частности, тем, что сегодня доставил сюда некоего Зверя, которого так сильно желал иметь его святейшество Папа Лев. И в силу этого его святейшество полагает уместным и целесообразным, чтобы этому доставщику Зверя был преподнесен дар, соответствующий величине задачи, каковой теперь был выбран, одобрен, — здесь Нерони делает паузу: не так уж он несведущ в ораторском искусстве, — и состоит в том, — еще пауза, — что он услышит ИСПОВЕДЬ ЕГО СВЯТЕЙШЕСТВА!

Оглушительные аплодисменты приветствуют этот выбор: в нем есть нечто такое, чему рады все без исключения. Медленно, шаг за шагом, Лев и Сальвестро приближаются к приветствующей их толпе. Нищие уже сдирают со стен портьеры, а Домми вернулся в свой прежний режим сокрушения столов, меж тем как поэты направляют свои усилия на складывание в новом виде обломков дерева и лохмотьев бархата. С чудесной скоростью посреди танцевальной площадки вырастает невзрачная, но прочная исповедальня. Царь Каспар отбивает величественный такт, и музыканты с виолами у него за спиной принимаются за работу, разражаясь громовой детонированной квинтой, двухнотным землетрясением, которому они между собой дают прозвание «Шествие к исповедальне; Музыка для Жирного Ублюдка и Как-бишь-его-там, чтобы под нее идти»: