Бегство от волшебника - Мердок Айрис

В первое время Рейнбери относился к Эвансу с определенной долей подозрения, а именно: не окажется ли в конце концов, что Эванс и есть то, чем он, Рейнбери, так и не сумел стать — силой, которая очистит ОЕКИРС, даст ему новую жизнь? Для проверки Рейнбери изобретал разного рода вопросы, касающиеся служебных дел, на которые Эванс неизменно отвечал так: «Растолкуйте мне поподробней, старина! Боюсь, я в этом совершеннейший профан!»; а еще Рейнбери завел привычку являться неожиданно в кабинет Эванса, но всякий раз обнаруживал, что тот либо куда-то ушел, либо читает Пруста. Но Джона это не успокаивало: Эванс мог держать свою подготовку в тайне. И все же настал день, когда Рейнбери убедился окончательно, что Эванс совершенно безвреден. Отныне его перестала мучить мысль, что здесь, рядом, находится некто менее праздный, чем он.

Именно Эванс первым указал Рейнбери как-то в полдень, когда они вместе пили чай и рассуждали об организации со спокойной объективностью историков, что в ОЕКИРСе появился новый общественный феномен. Суть его заключалась в том, что власть все больше сосредоточивалась в руках так называемых «помощников».

Первоначально такое название придумали для того, чтобы хоть как-то именовать тех многочисленных экспертов, которых ОЕКИРС привлекал для консультации по всякого рода вопросам — от рекламных технологий в балканских странах до прямого метода обучения английскому языку. Но очень скоро эту нишу наводнила целая армия молодых женщин, которые, поступая в ОЕКИРС скромными машинистками, очень быстро осваивались и, ощутив под своими ногами надежную почву, блестящим броском перемещались вперед, а за ними, пользуясь богатым опытом предшественниц, уже готовились к перелету другие. Стать личным помощником — эта цель была маяком, светившим им издали; амбиции этих женщин, усиливаемые полным отсутствием препятствий на пути к повышению жалования и к престижу, с одной стороны, и летаргией их начальников, уже добившихся всего, чего здесь можно добиться, с другой, — два этих фактора способствовали подлинному переходу власти. Чем дальше, тем становилось яснее, что кроме этих энергичных молодых особ никто в ОЕКИРСе, пожалуй, и не знает, как должна работать организация и что следует делать.

Заправилами в этой шайке прелестных авантюристок были мисс Перкинс, личный помощник Эванса, и мисс Кейсмент, недавно, в итоге нового повышения, ставшая помощником I степени по организационным вопросам. Эванс с усмешкой предсказывал: наверняка в скором времени помощницы и их друзья смогут вести дела в ОЕКИРСе самостоятельно. А мы, продолжал он, будем сидеть дома и получать жалование. Рейнбери, которому веселье Эванса казалось дурным тоном, был чрезвычайно опечален переменами, на которые ему указал тот. Он нервничал, хотя и понимал, что это неразумно, представляя, что некая группа энергичных молодок движется к цели, не считаясь ни с кем — ни с традиционно почитаемыми выпускниками университета, ни с опытными государственными чиновниками, — вообще не признавая власти мужчин. К тому же, о ужас! во главе этих гарпий стояла, оказывается, его личная секретарша мисс Кейсмент! На это ему также указал Эванс. «А королева среди них, знаете, кто? Ваш личный помощник, вот так-то!» — произнес он с некоторым оттенком зависти.

Незадолго до этого Рейнбери как раз начал уделять особое внимание мисс Кейсмент. Сначала он был поражен ее старательностью. От начала рабочего дня и до завершения, каждую свободную минуту, а их у нее хватало, ее видели за одним и тем же занятием: изучением документации финансового управления. Среди документов, иногда перепутанных, сложенных в многочисленные папки, попадались бумаги, доставшиеся ОЕКИРСу в эпоху его формирования от других международных благотворительных организаций. Во всех этих сложностях мисс Кейсмент старалась разобраться, попутно делая заметки. Она называла это «вхождением в курс дела». Рейнбери восхищался ее скрупулезностью. Он ведь и сам когда-то, только поступив сюда, собирался этим заняться, но, обнаружив горы бумаг, столь не похожие на аккуратненькие, под линеечку расставленные папочки министерства внутренних дел, растерял весь свой задор и решил, что не стоит тратить силы. К тому же мисс Кейсмент была очаровательна. Ради справедливости надо сказать, что все здешние молодые сотрудницы были таковы. Но мисс Кейсмент, несомненно, превосходила всех. Рейнбери указывал на это Эвансу с некоторой гордостью. У нее была нежная кожа, маленькие губки, словно у красавиц начала девятнадцатого века, и пышные темные волосы; уложенная рукой опытного парикмахера в нечто напоминающее изысканный сад, состоящая из бесчисленных локонов, колечек, завитков сложнейшая прическа всегда оставалась на удивление прочной. Сзади, пониже прически открывался участочек гладкой, чуть смугловатой кожи, в последнее время вызывавший особый интерес у Рейнбери; маленькие губки растягивала улыбка, о которой прежде шла речь, пусть тоже маленькая, но зато ярчайшая, просто ослепительная. Глаза мисс Кейсмент вряд ли можно отнести к ее достоинствам, поскольку они были узковаты, но вот ресницы! — то ли здесь постаралась сама природа, то ли рука мастера, Рейнбери наверняка сказать не мог — они были невероятно длинные и пушистые. И вот из этих прельстительных зарослей мисс Кейсмент, когда не смотрела на лист в пишущей машинке или на очередной документ, теперь все чаще бросала взгляд на Рейнбери.