Ежевичное вино - Харрис Джоанн

— Это нормально, — объяснила Жозефина, когда он об этом упомянул. — Здесь так принято. Чуть-чуть подождите, пока люди к вам привыкнут. Потом…

Она усмехнулась. Джей нес корзину подарков, которые люди оставили для него под стойкой Жозефины: пирожные, печенья, бутылки вина, наволочка от Денизы Пуату, мясо от Туанетты Арнольд. Жозефина посмотрела на корзину и улыбнулась еще шире.

— Я думаю, можно сказать, что вас приняли, а?

Одно исключение было в этом новом гостеприимстве. Мариза д'Апи оставалась холодна, как всегда. Три недели прошло с тех пор, как он в последний раз пытался с ней заговорить. Он видел ее, но только издали, два раза на тракторе и один раз пешком, все время за работой в поле. Ее дочери не видать. Джей говорил себе, что его разочарование нелепо. Судя по слухам, на Маризу едва ли влияет происходящее в деревне.

Он отослал Нику еще пятьдесят страниц новой книги. После этого писалось все медленнее. Отчасти из-за сада. Работы непочатый край, и теперь, когда лето не за горами, сорняки пустились в рост. Джо был прав. Надо разобраться с ними, пока возможно. В саду многoe стоит спасти, надо только привести все в порядок. Квадратный участок с травами, футов двадцать в длину, с остатками жидкой тимьяновой изгороди по периметру. По три грядки картофеля, репы, артишока, моркови и, судя по всему, сельдерея. Джей посадил бархатцы между грядками картофеля, чтобы отпугнуть жуков, и мелиссу вокруг моркови — от слизняков. Но надо обдумать зимние овощи и летние салаты. Он отправился в питомник Нарсисса за семенами и рассадой: брокколи на сентябрь, рокет-салат и фризе на июль и август. В парнике, сделанном из дверей Клермона, Джей уже посадил несколько карликовых растений — латук «Литтл джем» и миниатюрную морковь и пастернак — через месяц примерно поспеют. Джо был прав, земля здесь что надо. Плодородная красновато-коричневая почва, влажнее и рыхлее, чем за рекой. И камней меньше. Те немногие, что все же нашлись, Джей свалил в кучу — когда-нибудь она станет альпийской горкой. Он почти закончил возрождать розарий. Приколотые, как положено, к старой стене, розы начали расти и цвести; каскад полуоткрытых бутонов ниспадал по розоватому кирпичу и одуряюще пахнул. Тлей почти не осталось. Старый рецепт Джо — лаванда, мелисса и гвоздика, зашитые в красные фланелевые саше и привязанные к стеблям прямо над землей, — сработал, как обычно, волшебно. Почти каждое воскресенье он срезал самые пышные цветы и относил их в дом Мирей Фэзанд на площади Сен-Антуан после службы.

От Джея не ожидали посещения мессы. En tout cas, tous les Anglais sont païens.[96] Последнее слово произносили с любовью. Совсем не так, как говорили о La Pai'enne за рекой. Даже старики на terrasse кафе относились к ней с подозрением. Возможно, потому, что она была одинокой женщиной. Когда Джей спросил прямо, его вежливо проигнорировали. Мирей долго смотрела на розы. Поднимала букет к лицу, вдыхала аромат. Изуродованные артритом руки, странно изящные по сравнению с рыхлым телом, нежно касались лепестков.

— Спасибо. — Она официально кивнула. — Мои милые розы. Поставлю их в воду. Заходите, угощу вас чаем.

В ее доме было чисто и просторно из-за побеленных стен и каменного пола, как принято в здешних краях, но его простота была обманчива. На стене висел обюссонский ковер, в углу гостиной стояли напольные часы, за которые Керри продала бы душу. Мирей заметила, куда он смотрит.

— Это часы моей бабушки, — сообщила она. — Они стояли у меня в детской, когда я была маленькой. Помню, я лежала, проснувшись, в постельке и слушала их звон. Каждый час, полчаса и четверть часа они играли разные мелодии. Тони их любил. — Она поджала губы и отвернулась, чтобы поставить розы в вазу. — Дочка Тони их бы полюбила.

Чай был слабый, как цветочная вода. Она налила его в свой лучший, должно быть, лиможский сервиз и положила серебряные щипчики для сахара и лимона.

— Наверняка полюбила бы. Если бы ее мать была чуть общительнее.

Мирей глянула на него. Саркастически.

— Общительнее? Э! Да она настоящий бирюк, мсье Джей. Всех ненавидит. И родных больше всего. — Она потягивала чай. — Я бы ей помогла, да она не позволяет. Я хотела поселить их обеих у себя. Дать внучке то, что ей больше всего нужно. Настоящий дом. Семью. Но она…

Она поставила чашку. Джей заметил, что Мирей никогда не называет Маризу по имени.

— Она настаивает, что будет жить там, пока срок аренды не выйдет. До следующего июля. Отказывается бывать в деревне. Отказывается говорить со мной или моим племянником, который предлагает ей помощь. А потом, э? Планирует купить землю у Пьера Эмиля. Зачем? Говорит, хочет быть независимой. Не хочет быть у нас в долгу. — Лицо Мирей — сжатый кулак. — У нас в долгу! Да она должна мне по гроб жизни. Я отдала ей дом. Я отдала ей своего сына! От него ничего не осталось, кроме девочки. И даже ее она сумела у нас отнять. Она одна умеет с ней говорить на этом своем языке жестов. Роза никогда не узнает об отце и о том, как он умер. Даже это она предусмотрела. Даже если бы я смогла… — Старуха резко замолчала. — Ерунда! — с усилием сказала она. — Рано или поздно она смирится. Должна смириться. Она не может держаться вечно. Не может, ведь я…

И снова умолкла, тихонько и резко щелкнув зубами.

— Не понимаю, почему она так враждебна, — наконец сказал Джей. — Деревенские так дружелюбны. Поглядите, как все добры со мной. Если б только она позволила, уверен, люди приняли бы ее. Конечно, одной жить тяжело. Ей было бы приятно знать, что о ней заботятся…

— Вы не понимаете, — презрительно процедила Мирей. — Она знает, какой прием ей окажут, если она посмеет сунуть нос в деревню. Вот почему она там не бывает. С тех пор как он привез ее из Парижа, ничего не изменилось. Она всегда не вписывалась. И даже не пыталась. Все знают, что она сделала, э! Я об этом позаботилась. — Ее черные глаза победно сузились. — Все знают, как она убила моего сына.

— Ну, она преувеличивает, знаете ли, — мирно сказал Клермон.

Они сидели в кафе «Марод», которое под вечер быстро наполнялось рабочими в замасленных комбинезонах и синих беретах; несколько работников Клермона, в том числе Ру, собрались за столиком у них за спиной. Уютно пахло «Голуаз» и кофе. Кто-то за спиной обсуждал последний футбольный матч. Жозефина хлопотала, разогревая в микроволновке куски пиццы.

— Héh, José, un croque, tu veux bien?[97]

На стойке стояла миска вареных яиц и солонка. Клермон взял яйцо и принялся старательно очищать.

— В смысле, все знают, что сама она его не убивала. Но есть куча способов спустить курок, э?

— То есть она его довела? Клермон кивнул.

— Он был добрый парнишка. Считал ее идеалом. Делал для нее, что мог, даже после свадьбы. Слова ей поперек не говорил. Все распинался, какая она нервная да хрупкая. Что ж, может, оно и так, э? — Он посолил яйцо. — Он обращался с ней как со стеклянной. Она только что вышла из больницы, говорил он. Что-то с нервами не то было. — Клермон засмеялся. — С нервами, э! Вот уж у нее ничего с нервами не было. Но никто не смел о ней судачить… — Он пожал плечами. — Убился, стараясь ей угодить, бедняжка Тони. Работал как проклятый ради нее, а потом застрелился, когда она попыталась уйти. — Уныло, но со смаком он вгрызся в яйцо. — О да, она хотела уйти, — добавил он, заметив, как удивился Джей. — Собрала сумки и все такое. Мирей их видела. Они поссорились, — объяснил он, доедая яйцо и жестом требуя у Жозефины еще одно blonde. — Они все время ссорились, так или иначе. Но в тот раз она вроде всерьез решила уйти. Мирей…

— Чего тебе?

Жозефина, разгоряченная и усталая, несла поднос с разогретой пиццей.

— Две «Стеллы», Жози.

Она протянула ему бутылки, которые он откупорил открывалкой, вделанной в стойку. Жозефина косо глянула на него и отправилась разносить пиццу.

— В общем, так все и вышло, — подытожил Клермон, разливая пиво. — Сделали вид, что это несчастный случай, само собой. Но все знают, что это сумасшедшая женушка его довела. — Он усмехнулся. — Забавно, но по завещанию ей не досталось ни гроша. Она на иждивении у родных. Аренда была на семь лет — с этим они ничего не могли поделать, — но когда она закончится, э! — Он выразительно пожал плечами. — Тогда ей придется уехать, и скатертью дорожка.

— Разве что она сама купит ферму, — предположил Джей. — Мирей сказала, она может попробовать.

Лицо Клермона на мгновение омрачилось.

— Я бы сам перебил у нее ферму, если б мог, — заявил он, осушая стакан. — Отличная земля для застройки. Я бы дюжину выходных шале уместил на старом винограднике. Пьер Эмиль — идиот, если отдаст землю ей. — Он покачал головой. — Немножко удачи, и цены на землю в Ланскне взлетят. Посмотрите на Ле-Пино. Ее земля — настоящее сокровище, если правильно ее использовать. Но она никогда не станет этого делать. Даже болото у реки зажала, когда думали расширить дорогу. Из чистой подлости все порушила. — Он покачал головой. — Но теперь все идет на лад, э? — Благодушие вернулось к нему, усмешка странно контрастировала с унылыми усами. — Через год, ну, может, два мы превратим Ле-Пино в марсельские bidonville.[98] Скоро все изменится. — И снова эта робкая, рьяная усмешка. — Всего один человек может все изменить, мсье Джей. Не правда ли? — Он чокнулся с Джеем стаканами и подмигнул: — Santé![99]