Дама с собачкой - Щербакова Галина Николаевна

– Просто пялюсь, – ответила она. – В цирке сто лет не была, и сказать, что хочу, не могу. Совру. – Как складно небрежно все сказалось. И даже подалась на Джеммин порыв идти дальше. Она была уверена – он пойдет следом. И где-то уже возникал жар, и хотелось расстегнуть красивый жакет, а вместе с ним и кучерявую кофточку.

Она даже представила, как проснется раньше, а он сильной рукой не даст ей встать, и они будут лежать молча, а потом он скажет: «Кажется, мне хочется остаться здесь навсегда». Это ведь почти что стать горем, радостью и единственным счастьем.

Большой, высокий, небритый, он совпадал с мечтой, надеждой.

– У меня тоже была такса, – сказал он. – Умерла от тоски, я ведь подолгу отсутствую.

– Ну, это надо быть большим эгоистом, простите, конечно, заводить собаку, если не живешь дома.

– Вот и не завожу больше, – сказал он печально и перекусил собачью тему.

Шли молча. И она любовалась ими со стороны. Красивая дама с собачкой, красивый капитан, сошедший на берег…

– Всю жизнь живу в Ростове, – сказала она, – но моряков знакомых у меня не было. Я вся такая сухопутная.

– А кто вы по профессии?

На языке сидело и чавкало химфармформхрум, но сказала просто:

– Я химик. – Хотя была простой лаборанткой. Но лаборанты ведь тоже химики, а кто же еще? – Я люблю свою профессию, – сказала она. – Денег она приносит, конечно, чуть, но ведь нельзя же все мерить ими. Правда же? Должен быть интерес, увлечение…

Откуда-то из неведомых эмпиреев возникло чутье, что это плохая тема для разговора. Она нервно стала искать, что бы такое сказать поумнее, но голова ее была наполнена завтрашним утром и его тяжелой рукой у нее на груди.

– А морякам хорошо платят? – как-то небрежно-виновато спросила она.

– Разбежались! Но на курево и портки хватает.

Разговор явно выбивался из образа придуманной сильной руки. Так говорят рабочие на их предприятии. Но она их не любит. И крестьян не любит тоже. Она мыслит себя другой. Выше денег. Хотя понимает, сейчас все ниже их – искусство, литература, семья, любовь… Что там еще есть в этом продаваемо-покупаемом насквозь мире?

На всякий случай она дернула поводок в сторону дома. Джемма повернуть отказывалась. Наверное, действительно рано.

– Сколько лет вашей собачке?

Эта тема была еще хуже, чем предыдущая. Откуда она знает, сколько лет псине? И вообще, какой у собаки век жизни?

– Три года, – сказала она наобум, – или около того. Дело в том, что она досталась мне от соседки, которая умерла в одночасье от инсульта.

Какая же это сволочь – ложь. Стоит сказать одну неправду, за ней тянется другая, потом третья. Для рядового знакомства на улице – пустяк, но ведь она исходит из впечатанных в нее слов самого Чехова. Тут очень все непросто. Деньги и заработки – это кошмар для того, что она намечтала на завтрашний день. А теперь вот возраст собаки! Она ведь в глазах моряка – «дама с собачкой», а сама о собаках ни сном ни духом.

– Она сразу после смерти соседки жила у меня, – придумывает она на ходу, – но сейчас объявилась родственница на квартиру и собаку. У нее проблема с переездом, она то тут, то в Каменске, ну, вот мне в этих случаях достается Джемма. А я и рада. Я человек одинокий. А Джемма меня любит.

Кажется, вырулила на правильную дорогу. Но ошиблась.

– А родственница что – молодая и рьяная до наследства? – спросил капитан.

– В том-то и дело, что нет. Почти девчонка. Все ей покажи, всему научи. Да и какое там наследство, кроме квартиры и собаки?

– Квартира нынче – ценность, – сказал моряк. – Основа основ. Ее можно сдать, можно продать. И в каждой квартире еще что-то стоит… Какой-нибудь буфетик из прежних. А там сберкнижка, вся такая из себя старенькая. Для молодой девушки – самое то…

Лина Павловна стала нервно вспоминать квартиру соседки. Одновременно ей не нравились вопросы, они были сторонние, куда-то не туда, они как-то странно беспокоили.

– Да ничего особенного. Хотя в книжки ее сберегательные я не заглядывала. Это не мое дело, – сказала она резко. – Мое дело – Джемма. – И в этот момент она как-то очень полюбила собаку, как свою, как союзницу против чего-то пугающего.

– Я вас понимаю, – ответил капитан, – делающий добро не считает чужие деньги. Так сказать, это разные овощи.

Овощи тоже были не в пандан. И не то что сомнение, а какая-то бессильная неприязнь взяла и пустила корни. И Лина Павловна слегка дернула поводок в сторону от капитана. Но была не права. Он взял ее под локоток. Он сказал ей, что она лучшая женщина на всем берегу. Он, сказал, чувствует – собачка устала. «Коротконогие устают быстро», – сказал он. И они стали подыматься по высокой улочке к дому, и у Лины Павловны забилось сердце, оно забыло и неприязнь, и страх, оно вернуло ее к тому, что придумалось. Потому что завтра будет уже пятница. И времени оставалось всего ничего. Беспокоило уже другое: собственное вранье. Как она объяснит все потом? Как? А где, спросит он, девчонка, когда увидит соседку с хахалем. Ведь если все пойдет, как написано у Чехова, то встреча их случится непременно. И неотвратимость их любви ударится о неизбежность правды. «У меня еще есть время, – думает она. – Есть! Я соображу!»