Слово - Уоллес Ирвин

Ренделл шмыгнул носом, взял свой кожаный дипломат, резко встал с места и влился в поток, направляющийся к выходу, что приведет его домой и ко всему тому, что ждет впереди.

* * *

КЛЕР ПЕРЕСТАЛА ВСХЛИПЫВАТЬ и перекрыла поток жалостливых излияний только после сорока пяти минут дороги от аэропорта О'Хара, когда светящиеся указатели на шоссе сообщили, что они уже пересекли границу штата Висконсин. В аэропорту Клер грохнулась в его объятия чуть ли не в полуобморочном состоянии, ревя во все горло. Никакая современная Электра не смогла бы сравниться с нею в проявлении горя на людях. Ренделл, чуть ли не грубо, приказал ей успокоиться до той степени, чтобы суметь рассказать ему о состоянии отца. Единственное, чего смог он добиться — Клер ссылалась на какие-то медицинские термины, как будто ее допрашивали на суде — что отец в очень плохом состоянии, и что доктор Оппенгеймер ничего пока обещать не может. Да, да, кислородная палатка. Папочка без сознания лежит в ней, а еще, о Господи, папочка выглядит так ужасно, как никогда раньше.

Но и после того, как они уже уселись в машину Клер и поехали, сестра Ренделла, пошмыгивая, продолжила свой бесконечный словесный катарсис. Ах, как она любит дорогого папочку и бедную мамочку! Ах, что будет с мамой, дядей Германом, ею самой и всеми остальными! Они провели в больнице весь день, с самого утра, когда весь этот ужас начался. Все они до сих пор сидят там и ожидают Стива — мама и дядя Герман, мамин брат, и лучший приятель папочки Ред Период Джонсон и преподобный Том Кэри, и все они там ожидают Стива.

«Н-да, — размышлял Ренделл, — ожидая его, они надеются на прибытие нью-йоркского везунчика, всегда творящего чудеса с помощью своей чековой книжки или собственных связей». Его так и подмывало спросить у Клер, вдруг все они, каждый из них ждут Единственного, более всего значившего для отца, Единственного, кому отец все отдал, от кого зависел, в кого вложил всего себя в ожидании Судного Дня — Создателя, Иегову, Отца нашего небесного? Вот о чем хотел спросить Ренделл, но сдержался.

— Похоже, я тебе уже рассказала все, что могла, — заявила Клер, после чего, устремив глаза на залитое дождем шоссе и добела стиснув пальцы на руле, сообщила брату то, что он уже и так знал:

— Уже скоро. Мы почти на месте, — после чего погрузилась в молчание.

Оставив сестру разбираться самой с ее личными демонами вины, Стив Ренделл устроился на сидении поудобнее и закрыл глаза, радуясь возможности остаться наедине с самим собой.

До сих пор у него оставалось внутреннее чувство, будто весь день что-то вело его за собой. Но сейчас он уже мог его проанализировать и, самое удивительное, ему стало ясно, что с горем, связанным отцовой болезнью, связана лишь небольшая часть сегодняшних несчастий. Он попытался разобраться в этой совершенно несвойственной примерному сыну реакцией и решил, что связанная с отцом печаль была, скорее всего, только эмоциональной, следовательно, не могла быть долговременной. Сама интенсивность этого горестного состояния делала его самоликвидирующимся; инстинкт самосохранения возвел щит между горем и его сердцем и мыслями. Теперь Ренделл был прикрыт этим щитом и уже не мог долго размышлять об отце. Сейчас же его мысли были направлены на себя — и он прекрасно понимал, насколько еретическими показались бы эти мысли Клер, если бы, конечно, она могла узнать про них — Ренделл думал о том, что умирает сам.

Он не подсчитывал, с какого времени потерял интерес к собственным делам, связанным с процветающим рекламным бизнесом, но год или два — это точно. Эта утрата интереса произошла до или же сразу после размолвки его с женой, Барбарой, когда та забрала с собой их дочь Джуди и уехала к своим друзьям в Сан Франциско.

Ренделл попытался уточнить, когда же именно это произошло. Так, Джуди тогда только-только исполнилось тринадцать лет. Сейчас ей было пятнадцать. Выходит, прошло два года. Барбара неохотно говорила о разводе и ничего для этого не предпринимала, поэтому они продолжали жить раздельно. Сам Ренделл тоже не собирался начинать разводный процесс. И не потому, что боялся потерять жену. Отношения между ними давным-давно утратили какую-либо ценность. Стивен держался за Барбару лишь затем, что цеплялся за собственное «эго». Он не хотел развода, потому что это было бы признанием собственного краха. Но более важным было то, что в случае развода он совершенно потеряет Джуди. Сама же дочь, хоть до сих пор он не так уж часто виделся с ней и недостаточно уделял времени, была уже личностью, идеей, продолжением его самого — тем, что сам он больше всего ценил и лелеял.