Там, где в дымке холмы - Исигуро Кадзуо

– Однажды я выиграла кимоно, – сообщила мне Марико. – Это было в Токио, там я однажды выиграла кимоно.

– Ну вот, ты снова выиграла.

– Эцуко, не могли бы вы понести мою сумку? А я донесу эту штуку до дома.

– Я выиграла главный приз, – повторила Марико.

– Да, ты молодчина, – отозвалась Сатико со смешком.

Мы отошли от помоста. Улица была усеяна брошенными газетами и всяким мусором.

– Котята могут здесь жить, правда? – спросила Марико. – Мы положим внутрь коврик, и это будет их дом.

Сатико, держа коробку, посмотрела на нее с сомнением:

– Не уверена, что им там очень понравится.

– Это будет их дом. Когда мы поедем к Ясуко-сан, то повезем их в этой коробке.

Сатико устало улыбнулась.

– Правда, мама, правда? Мы повезем котят в этой коробке.

– Да, наверное. Конечно, да. Повезем котят в этой коробке.

– Значит, мы сможем держать у себя котят?

– Да, мы сможем держать у себя котят. Уверена, что отец Ясуко-сан не станет возражать.

Марико забежала немного вперед, а потом подождала нас.

– Значит, нам больше не надо подыскивать, кому их отдать?

– Да, больше не надо. Мы поедем в дом к Ясуко-сан, и они будут жить там.

– И мы больше не станем искать для них новых хозяев. Возьмем их с собой в коробке – правда, мама?

– Да, – сказала Сатико. Она резко откинула голову назад и снова засмеялась.

Мне часто вспоминается лицо Марико, каким я видела его в трамвае по пути домой. Прижавшись лбом к стеклу, она смотрела в окно: ее лицо, освещенное бегущими огнями шумного города, казалось мальчишеским. Марико молчала до самого конца путешествия, мы с Сатико почти не разговаривали. Только один раз, помню, Сатико спросила:

– Ваш муж на вас не рассердится?

– Очень может быть, – улыбнулась я. – Но я его еще вчера предупредила, что могу задержаться.

– День был чудесный.

– Да. Дзиро, должно быть, сидит и дуется. Я получила громадное удовольствие.

– Мы должны повторить нашу прогулку, Эцуко.

– Да, должны.

– И помните: вы должны меня навестить, когда я уеду.

– Да, я помню.

Мы опять замолчали. Чуть позже, когда трамвай замедлил ход перед остановкой, я почувствовала, что Сатико вздрогнула. Она смотрела на выход из вагона, где стояли два-три человека. Женщина, стоявшая там, смотрела на Марико. Ей было лет тридцать, ее худое лицо выражало усталость. Вполне возможно, что она смотрела на Марико без всякой задней мысли, и если бы не реакция Сатико, я вряд ли бы что-нибудь заподозрила. Марико, не замечавшая этой женщины, продолжала смотреть в окно.

Женщина, перехватив взгляд Сатико, отвернулась. Трамвай остановился, двери отворились, и женщина вышла.

– Вам знакома эта особа? – тихо спросила я. Сатико усмехнулась:

– Нет, я просто ошиблась.

– Вы приняли ее за кого-то другого?

– Только на секунду. Даже сходства особого не было.

Она снова засмеялась и глянула в окно узнать, где мы находимся.

Глава восьмая

Оглядываясь назад, понимаешь, почему в то лето Огата-сан пробыл у нас так долго. Хорошо зная своего сына, он, должно быть, разгадал план Дзиро относительно журнальной статьи Сигэо Мацуды: мой муж просто-напросто дожидался, когда Огата-сан вернется к себе домой в Фукуоку и начисто забудет про этот случай. А пока он продолжал с готовностью соглашаться, что подобный выпад против фамильной чести следует парировать незамедлительно и со всей решимостью, что дело в равной степени затрагивает и его самого и что он сядет за письмо своему бывшему школьному товарищу, как только улучит свободную минуту. Теперь, по прошествии стольких лет, мне ясно, что для Дзиро это был самый привычный способ уклониться от потенциально неловкого положения. Если бы годы спустя, в другой критической ситуации он не повел себя точно так же, я, возможно, никогда не покинула бы Нагасаки. Но это так, к слову.

Я уже описывала кое-какие подробности того вечера, когда двое подвыпивших сослуживцев мужа помешали Дзиро и Огате-сан закончить шахматную партию. Тогда, постилая на ночь постель, я горела желанием поговорить с Дзиро обо всем, что касалось Сигэо Мацуды; мне вовсе не хотелось, чтобы он писал это письмо против своей воли, но я все острее осознавала, что ему необходимо объясниться с отцом. Однако заговаривать на эту тему я в тот вечер – как и раньше – не решилась. Прежде всего, муж наверняка бы счел, что мне незачем соваться в чужие дела с какими-то советами. К тому же в столь поздний час Дзиро неизменно чувствовал себя усталым, и любые попытки с ним побеседовать его только раздражали. Словом, откровенные обсуждения между нами так и не вошли в привычку.