Суббота - Макьюэн Иэн

Оба игрока набирают очки. За каждое очко идет отчаянная борьба, серьезная и яростная, как в третьем гейме. Не прислушиваясь к протестам собственных сердец, игроки носятся по корту как безумные. Случайных ошибок больше нет — каждое очко буквально с мясом вырывается у противника. Подающий выкрикивает счет; в остальном оба не произносят ни слова. Счет растет, но противники идут вровень — ни одному не удается обогнать другого. На кону не стоит ничего — это же не чемпионат клуба. Лишь примитивное, биологическое стремление к победе. В чистом виде. На них никто не смотрит, их игра никому не интересна, здесь нет ни друзей, ни жен, ни детей. Нет даже удовольствия. Быть может, воспоминание о нем появится позже — и лишь у победителя. Случайный прохожий, заглянувший сквозь стекло на корт, мог бы подумать, пожалуй, что эти два старика были когда-то профессиональными теннисистами и сохранили с тех пор истинный спортивный дух. А еще он мог бы подумать, что эти двое ненавидят друг друга.

Кажется, они играют уже час, хотя прошло всего двадцать минут. На счете семь — семь Пероун подает из левого квадрата и выигрывает очко. Он пересекает корт, чтобы подавать снова. Бодрый, сосредоточенный и уверенный в себе, он подает мяч слева — с силой, под небольшим углом, близко к стене. Стросс отбивает его, тоже слева, так что мяч падает посредине корта. Хороший ответ, но Пероун к нему готов. Он подрезает мяч на подъеме справа и резаным ударом отправляет его в левый задний угол. Конец игры — чистая победа! Сделав этот финальный рывок, он отступает на шаг… и со всего маху налетает на Стросса. Удар силен: оба пошатываются и несколько секунд не могут произнести ни слова.

Наконец Стросс говорит, тяжело дыша:

— Это был мой удар, Генри.

— Джей, — говорит Пероун, — все кончено. Три сета против двух.

И снова оба молчат, мысленно взвешивая пропасть шириной в один удар.

— Что ты делал у передней стены? — спрашивает Пероун.

Джей отходит от него на тот квадрат, где, если бы они продолжили игру, он бы делал подачу. Он жаждет продолжения — надеется отыграться.

— Я думал, ты будешь целить в правый угол.

Генри пытается улыбнуться. Во рту у него пересохло, и губы не желают скользить по зубам.

— Значит, я тебя обхитрил. Ты был далеко. Ты не смог бы отбить этот мяч.

Анестезиолог качает головой с той спокойной самоуверенностью, которая так нравится пациентам. Однако грудь его тяжело вздымается.

— Он отскочил от задней стены. Начал прыгать по полу. Я мог его отбить. Генри, ты загородил мне дорогу!

Имена друг друга звучат в их устах особенно ядовито, и Генри поддается искушению подлить масла в огонь.

— Но, Джей, — говорит он так, словно напоминает Строссу о хороню известном, но забытом факте, — ты не мог дотянуться до этого мяча!

— Нет, Генри, я мог, — пристально глядя ему в глаза, тихо произносит Стросс.

Неправота его столь очевидна, что Пероуну остается лишь повторить:

— Ты же был далеко.

— Это не против правил, — говорит Стросс. И добавляет: — Послушай, Генри, в прошлый раз я разрешил сомнение в твою пользу!

Выходит, он считает, что Генри у него в долгу! Спокойно-рассудительный тон Пероуна дает трещину.

— Не было там никакого сомнения, — быстро говорит он.

— Как это не было?! Было.

— Послушай, Джей. У нас здесь не форум равных возможностей. Мы оцениваем вещи потому, чего они реально стоят.

— Вот именно. И не надо мне лекции читать.

От этой резкости замедлившийся было пульс Пероуна снова подскакивает — миг внезапной ярости подобен дополнительному сердечному сокращению, опасному удару аритмии. У него полно дел. Надо заехать в рыбный магазин, потом — домой, принять душ, потом снова уехать, снова вернуться, приготовить ужин, открыть вино, встретить дочь и тестя, разместить их. Но еще сильнее хочется получить причитающееся ему по праву: он отыгрался после двух проигрышных сетов, и в этом реванше ему видится восстановление чего-то очень личного, важного, в последнее время совсем забытого. А теперь противник хочет украсть у него победу! Генри кладет ракетку в угол рядом со своими вещами, показывая, что игра окончена. Но Стросс упрямо не трогается с места. Прежде с ними такого не случалось. Возможна ли подобная ссора из-за чего-нибудь другого? Стросс поджал губы, на лице — сочувственная полуулыбка, означающая, что он намерен настоять на своем. Генри почти видит — от этой картины пульс его вновь учащается, — как в три шага пересекает корт и с размаху бьет прямо по этой самодовольной улыбочке. Или пожимает плечами и уходит прочь. Но без согласия противника его победа ничего не стоит. Ладно, прочь фантазии: как решить этот спор, учитывая, что над ними нет рефери, нет никакого арбитра?