Суббота - Макьюэн Иэн

Только паркуясь перед Мэрилебон-Хай-стрит, он догадывается включить дневные новости. Поданным полиции, в центральной части Лондона собралось не менее двухсот пятидесяти тысяч человек. Представитель демонстрантов заявляет, что к трем часам соберется не меньше двух миллионов. Но все согласны в том, что народ все прибывает. Какая-то восторженная девица, между прочим известная актриса, перекрикивая лозунги, восклицает, что никогда еще Британские острова не видели таких массовых акций протеста! А тот, кто в это субботнее утро остался в постели, будет себя проклинать. Серьезный репортер напоминает слушателям, что это цитата из Шекспира: речь Генриха Пятого в Криспианов день, перед битвой при Азенкуре. Пероун — он в это время как раз втискивается между двумя джипами — цитату не узнаёт.^[10] Сильно сомневается в том, что Тео будет себя проклинать. И вообще, с какой стати борцы за мир цитируют короля-вояку? Новости продолжаются. Пероун сидит в машине, заглушив мотор, глядя на зелено-голубой огонек над кнопками радио. По всей Европе, да что там — по всему миру люди сходятся, чтобы отдать свой голос в пользу мира и пыток. Именно так сказал бы профессор, Генри почти слышит его высокий настойчивый тенор. Дальше идет сюжет, который Генри считает своим. Оба пилота задержаны для допроса. Больше полиция ничего не сообщает. Почему? За ветровым стеклом благополучная улица: дома из прочного красного кирпича, змеящийся узор на мостовой, аккуратные кустики — кажется нереальной, как проекция на пластине из тонкого льда. Теперь говорит служащий аэродрома: подтверждает, что один из пилотов — по национальности чеченец, но не подтверждает слухи, будто в кабине найден Коран. Впрочем, добавляет он, все это значения не имеет. В конце концов, вряд ли мы имеем дело с преступлением.

Конечно, конечно. Генри открывает дверь. Только светская власть, равнодушная к вавилону разнообразных богов, служит гарантом религиозных свобод. Пусть расцветают все цветы. А ему пора в магазин. Несмотря на мышечную боль в ногах, он быстро шагает прочь от машины, на ходу запирает ее, не оборачиваясь, просто нажав на кнопку пульта. Нежданное зимнее солнце освещает его путь по Хай-стрит. Величайшая акция протеста в истории Британских островов, проходящая в каких-нибудь двух милях отсюда, не смущает покой Мэрилебона; и сам Пероун, лавируя между людьми, обгоняя коляски с мирно укутанными младенцами, успокаивается. Общество, отводящее целые дворцы для торговли сырами, или лентами, или складной мебелью, не сдастся без борьбы. Это процветание, это бесперебойное коммерческое благополучие — само по себе лучшая защита. Религиозных фанатиков победит не рационализм, а самый обычный шопинг и все, что с ним связано: прежде всего работа, затем, конечно, мир и покой и возможность удовлетворить свои потребности не в следующей жизни, а в этой. Шопинг полезней, чем молитва.

Он поворачивает за угол, на Паддингтон-стрит, и останавливается перед витриной рыбного магазина, где на вертикальной мраморной стойке выставлены образцы товара. Здесь есть все, что ему нужно. Моря пустеют — а тут такое изобилие. На кафельном полу у открытой двери в двух деревянных корзинах свалены, словно ржавые промышленные отходы, омары и крабы, их устрашающие конечности шевелятся. На клешнях — траурные черные ленты. Счастье для продавца и для покупателей, что эти морские твари безголосые. Иначе содержимое корзин завывало бы на все лады. Но и молчание шевелящейся массы кажется зловещим. Он отворачивается и смотрит на прилавок, где бескровно-белая мякоть, и серебристые выпотрошенные тушки, глядящие на прохожих равнодушным глазом, и глубоководные рыбины, нарезанные невинно-розовыми ломтиками, лежат гармошкой, как картонные книжки для малышей. Пероун — нейрохирург, да к тому же рыболов; он, естественно, читал, что в голове и шейном отделе радужной форели обнаружены полимодальные нервные рецепторы, очень похожие на человеческие. Удобно было в прежние времена, следуя Библии, верить, что земля и вода полны съедобных механизмов, созданных для нашего удовольствия. А теперь оказывается, что даже рыбы чувствуют боль. Современному человеку все сложнее жить — беспрерывно расширяется круг объектов сострадания. Теперь наши братья и сестры не только жители дальних стран, но и лисы, и лабораторные мыши, а теперь еще и рыбы. Пероун, разумеется, и ловит их, и ест, и, хотя самому ему не случалось опускать живого омара в кипяток, не побрезгует заказать такое блюдо в ресторане. Уловка сознания, открывающая путь к господству человека: избирательное милосердие. Что там ни говори, а по-настоящему убедительно лишь то, что у тебя перед глазами. А чего не видишь… Вот почему так безмятежна тихая Мэрилебон.