Госпиталь - Елизаров Михаил

– Четверг, господин поручик, – буркнул корнет.

– Вот, а горят станицы с воскресенья, – назидательно сказал Анатолий Дмитриевич. Он помолчал, будто в воспитательных целях, с отвращением понимая, что не может сделать из этого факта никаких здравых выводов. На ум ничего путного не приходило, только появилось какое-то навязчивое балалаечное треньканье в ушах. – Вы не обижайтесь на меня, голубчик. С самого утра в голове звенит и настроение отвратительное. – Анатолий Дмитриевич через силу улыбнулся. – У вас, случайно, выпить не найдется?

Он поспешно взял протянутую флягу.

– Портвейн, – небрежно сказал корнет, – единственное, что было в этой ужасной корчме, я хотел, разумеется, коньяку взять…

– Не имеет значения, – поручик привычным движением взболтал содержимое, – как говорится, не будь вина, как не впасть в отчаяние при виде всего того, что совершается дома! – Жидкость по вкусу напоминала древесный спирт пополам с вареньем. Сжигая горло, он сделал два глотка. – Но нельзя не верить, чтобы такой портвейн не был дан великому народу! – Анатолий Дмитриевич благодарно кивнул, передавая флягу обратно.

– Ваше здоровье, господин поручик! – Корнет, очевидно, наученный недавним опытом, отхлебнул весьма осторожно, без лишнего гусарства.

Почти сразу прекратился дождь, и выглянуло бледное, как лилия, солнце. Анатолий Дмитриевич сгреб кучку из жухлой травы и уселся на этот импровизированный пуфик. Корнет, чуть помедлив, плюхнулся рядом. Закатав рукав шинели, он принялся бережно разматывать посеревший от времени бинт на запястье.

– Никак не заживет, гноится, – сказал он.

Под бинтом, с внутренней стороны, воспалилась свежая татуировка «За Бога, Царя и Отечество», выполненная старославянской вязью. Припухшие буквы, казалось, всего лишь повторяли причудливый контур вены.

«Зачем это?» – шевелилась в мозгу Анатолия Дмитриевича ленивая мысль, пока он не сообразил, что у него самого точно такая же татуировка. Он попытался вспомнить, кто из офицеров внес эту пиратскую моду колоть на руке надписи, но так и не смог.

– Вы, знаете, к фельдшеру сходите, пусть он вам йодом смажет, – сказал вдруг Анатолий Дмитриевич. – У меня тоже, в свое время, долго заживало. Иглу хорошо дезинфицировали?

– В котелке кипятил, – хмуро сказал корнет, осторожно пробуя рану языком.

– Тогда странно, – поручик отвернулся и замолчал. «Боже мой, – с отвращением мелькнуло у него в голове, – откуда эта чудовищная пошлость? Татуировка, и весь наш разговор…» Вслух он сказал: – Вы лучше не слюной, а портвейном – какой ни есть, а все-таки спирт.

– А я бы не догадался, вот спасибо, – спохватился корнет, отцепляя флягу.

– И в пробочку налейте, так удобнее будет…

– Благодарю… Кстати, господин поручик, не желаете еще по глоточку?

– С удовольствием.

Корнет вытащил из кармана носовой платок и занялся обработкой раны. Намотав угол платка на палец, он обмакнул его в портвейне, а потом провел мокрую полосу.

Анатолий Дмитриевич, у которого после второй пробы обуглились все внутренности, тупо рассматривал собственную руку, украшенную витым темно-фиолетовым лозунгом.

– «За Бога, Царя и Отечество», – с расстановкой прочел он, – удивительное триединство высших категорий, одинаково конечных во времени и пространстве.

– Боюсь, что не могу полностью с вами согласиться, – прервал свое занятие корнет, – Бог бесконечен. Он – идеальный мир прообразов, Он – проявленный мир. – Корнет явно хотел похвастать знанием новомодных теософских веяний.

– Это вопрос гносеологического толка, корнет, – поручик чудовищным усилием подавил огненную отрыжку, – ваше или мое представление о Боге – не более чем некая мистическая идея, если хотите, способ, посредством которого Бог обнаруживается в нашем опыте. Допустим, существует реальный Бог с его сверхиндивидуальными качествами, и где-то далеко ютится ваше, предположим, верное представление о Нем и мое, неверное. Но все дело в том, что мы оба оперируем только представлениями, а они, согласитесь – не суть Бог. Наш ум подобен кривому зеркалу, где отражаются сплошные иллюзии.

Превозмогая растущий в глубине желудка рвотный спазм, Анатолий Дмитриевич приложился к портвейну.

– Вы, господин поручик, – сказал корнет, провожая удрученными глазами траекторию фляги, угол ее наклона становился тревожно крут, – просто унижаете беспредельность. Проблема в том, что луч божественной истины, проходя через призму человеческой природы, распадается на множество осколков, и – разрозненные – они лишь тени человеческого заблуждения. Разумеется, Земля относительно Космоса имеет свои границы. Но существует цепь планет, Солнечная система и так далее – в восходящем измерении. Величественная и вечная фантасмагория беспредельного бытия творится до бесконечности.