Венерин башмачок - Знаменская Алина

На ее животе покоилась тяжелая рука Петрова. И вот эта рука почувствовала легкое движение мышц под собой. Лариса села, а рука упала на песок.

— Я все вспомнила! — услышал Петров.

— Черника! Ни-и-ка!

Голос матери многократным эхом окатил долину и, попрыгав по холмам, достиг наконец уха девочки. Крепкая, юркая, черноглазая, она присела на корточки, обхватив голову руками. Ох и попадет же ей! Мать приказала приглядывать за братьями и строго-настрого наказала: в лес — ни ногой! А Черника ослушалась. Да и как не ослушаться, если лес, такой яркий, такой цветной в своей осенней поре, так и манит хитрыми тайнами. Да мать и сама то и дело уходит в лес за травами. А то и на охоту. Мать охотится наравне с отцом, ни в чем не желая ему уступать.

Черника гордится родителями. Отец — вождь их рода. Мать — самая статная и сильная женщина племени. Она все знает о травах, и поэтому все, включая даже бабку Ужиму, ходят советоваться и лечиться к матери.

И на совете племени мать сидит напротив отца, по другую сторону костра. И когда отец сомневается в принятии решения, он долго смотрит матери в глаза. Сквозь огонь. Черника много раз замечала.

Девочка собрала в пожухлой траве и сложила в кучку свои трофеи — найденный у ручья плоский камень с дыркой посередине, дохлую высохшую ящерку с причудливым узором на спине и кучку двойных крепких желудей, из которых Черника намеревалась сделать себе бусы. Хорошие трофеи. Главное — получше спрятать их от шустрых, пронырливых братьев. А то — напасть! Они хоть и малолетки, но пакостить горазды. Вмиг сломают и уничтожат все добро. А мать их не больно-то наказывает. Уж слишком они похожи на отца. Старший, Кудряш, так особенно. Кудри цвета сосновой коры, совсем как у отца. А меньшой, Топотун, хоть и мал, но ручища — ого-го! Ущипнул как-то раз Чернику, так долго оставался на руке сине-лиловый след размером с дикую сливу. Топотун похож на Кудряша. Бабка Ужима говорит, что оба они — отцово отражение.

Зато Черника — вся в мать. Так говорит отец, подбрасывая дочку высоко над головой. «Вся в мать!» — говорит он, весело блестя глазами, вместо того чтобы наказать за очередную проделку.

Однажды девочка попыталась дознаться, что стоит за словами отца.

— Мать была неслушница? — спросила она отца, когда он впервые взял Чернику охотиться на рыжую лису. Они зашли далеко от дома. Хитрюга лиса водила их по холмам, не желая становиться легкой добычей.

Отец уставился на дочь, а потом, забыв про лису, расхохотался громко, раскатисто. Черника надулась. Не любила она, чтоб смеялись над ее глупостью. Отец взял ее за руку и повел вверх по холму, туда, где стоял священный дуб, желуди которого трогать нельзя было. Дуб приманивал к себе диких кабанов. Мяса такого кабана хватало надолго всему племени.

С холма была видна дальняя даль. Черника и отец постояли на коленях, поклоняясь дубу. Тот добродушно шелестел. Подошли к самой верхушке холма, откуда видно было все — и лес за холмом, и горы, откуда начиналась река.

— Вон там, видишь? — показал отец за реку. — Там, далеко, живет племя твоей матери.

— Там? — Черника впилась глазами в зелень противоположного берега, но ничего особенного не увидела. Лес, горы. Все как у них здесь.

— В этом племени вождь — женщина. Бабушка твоей матери. Чина наследовала право быть вождем.

Черника слушала отца, открыв рот. Вождь — женщина? Уж не смеется ли он над ней снова? Но глаза отца совсем потеряли смешинки.

— Женщины там сами охотятся, в силе и сноровке не уступая мужчинам. Твоя мать так лихо владела копьем, что среди молодых парней ей не было равных. А в лесу она умела разговаривать с каждым цветком, ежом и белкой!

Тогда Черника все поняла! Вот в чем дело! Вот о чем говорил отец, сравнивая ее с матерью!

Полюбила Черника тайком убегать на холм и подолгу смотреть вдаль, выискивая глазами далеких сородичей. Иногда она видела людей, махоньких, как муравьи, копошащихся в траве. Однажды она наблюдала, как несколько человек тащили убитого лося. А сегодня ей особенно повезло. Убежав от малолеток-братьев, она застала интересную картину. Там, далеко, на пятнах равнины, бегало и суетилось множество людей-муравьев. Далекое племя точь-в-точь походило на развороченный муравейник. Черника подольше поглазела бы, если б не эхо, докатившее до нее крик матери.

Итак, собрала она свои сокровища и спрятала их за пояс. Она уже собралась припуститься что есть мочи, мысленно состязаясь с зайцем, но запах дыма заставил ее остановиться и замереть. Черника знала, как опасен огонь для людей. Если дух огня рассердить, он сожрет все, что попадется на его пути. Девочка вытянулась в струнку, на манер сурка, и покрутила головой. Она увидела: черный лохматый дым поднимается из-за холма. Черника забыла про неминучий гнев матери, про строгий наказ отца. Прыгая через кочки и кусты, вернулась она к дубу, забыла поклониться, лишь кивнула на ходу в ответ на его беспокойный шепот. Повернувшись к далям, ахнула в ужасе: черный густой дым поднимался из-за дальнего леса, застилая небо. Огонь полыхал там, где давеча суетились люди-муравьи.

Черника рот кулачком зажала и — бегом! Зайцем, белкой по кочкам — домой!

Она неслась, обгоняя ветер, теряя на ходу свои лесные сокровища — орехи, ящерку, плоский камень с дыркой…

Она не видела ничего вокруг, мчащаяся со страшной вестью. Поэтому с размаху налетела на мать и даже не охнула, получив затрещину. А рука у матери тяжелая, не то что у бабки Ужимы.

— Дали горят! — задыхаясь, прошептала Черника, испуганно и жалко глядя матери в лицо.

Потемнела Чина лицом. На глаза тучи набежали.

— Иди к братьям, — приказала она и кинулась мимо дочери туда, где трава не успела подняться, примятая резвыми ногами Черники…

Петров вошел в квартиру и потоптался на пороге.

— Значит, вернулась к нему? — угрюмо спросил, неопределенно кивнув в сторону кухни.

— Пока я живу одна, — невозмутимо отозвалась Лариса. — Если ты это имеешь в виду.

— Одна? — недоверчиво переспросил Петров и зачем-то заглянул в шкаф.

Лариса прикрыла дверцу и выжидательно посмотрела на гостя. Весь ее вид говорил: у меня нет времени на пустопорожние разговоры.

Но Петров не торопился. Он разместился в кресле, искоса наблюдая за Ларисой. Ее живот стал большим, затруднял движения. Ее грузная округлость вызывала щемящее чувство в душе. В горле запершило. Он отвернулся.

— Я тебе там фрукты принес. В сумке.

— Ты что-то хотел? — уточнила Лариса.

— Хотел, — эхом ответил Петров и через некоторое время утвердительно повторил: — Хотел. Видеть тебя хотел. Соскучился.

Петров не предполагал, что так трудно окажется с ней разговаривать. Он думал, все будет проще — придет, убедится, что она вернулась к мужу. Разозлится, даст тому в морду. И уйдет. С ней или без нее. Расставит все точки.

Все оказалось не так, не то… Почему-то, когда он смотрел на Ларису, на ее беспомощное лицо беременной, на ее торчащий мячиком живот, спазм перекрывал горло, и Петров не мог сказать ни слова. Скорее всего и бывший муж Ларисы, Стасик, испытывал нечто подобное… Петров не удивился бы, узнай он, что нотариус бросил любовницу и вернулся к жене. Настолько Лариса казалась Петрову притягательной в своей отрешенности.

— Сядь, — предложил он.

— Разве я должна что-то решать?

— Не прикидывайся, — начал злиться Петров. — Ребенок вот-вот родится. Ты должна решить, с кем останешься.

— Ничего я не хочу решать, — помолчав, ответила Лариса, и Петров сразу поверил ей.

Он испугался. Она оказалась далека от тех мыслей, что мучили его и не давали уснуть. Он испугался вдруг, что она может сказать: «Я уже решила». Ведь первый шаг сделан, она ушла от тетки. Вернулась в свою квартиру.

— Но после того… После Того как мы там, на реке… Я думал… — Петров мямлил как мальчишка. Он растерялся настолько, что готов был уцепиться за соломинку: — Ты же все вспомнила!

Лариса посмотрела на него долгим взглядом. Помолчала. Потом подошла к столу и поправила на нем свои бумажки.

— Мне было что вспомнить, — согласилась она.

— А именно что-то такое, из-за чего ты остаешься здесь? — догадался Петров.

— И такое, — согласилась она. — Здесь было много пережито. Целая жизнь.

— Но она — в прошлом! — яростно сопротивлялся он, наблюдая неотвратимое. — Он тебя больше не любит! И ты его тоже!

— Я его любила, — возразила Лариса, не глядя на Петрова. — Я все вспомнила. Как я ходила встречать его с работы. Как мы за грибами ездили.

— Да жизнь напичкана такими воспоминаниями! У нас с тобой их тоже будет полно, вот увидишь!

Лариса словно не слышала его. Она погрузилась в свой мир, и Петров не мог достучаться до нее.

— Как мы ребенка ждали, — продолжала Лариса. — Мы всегда ждали ребенка, у нас вся жизнь была подчинена этому. Однажды мы решили, что я забеременела. Так было несколько дней. И Стае принес вот этого зайца.