Эта-Тета - Робски Оксана

Я решил, что могу оставить машину себе. Не то, чтобы она принадлежит мне больше, чем Млею. Просто она мне нужнее.

Единственным местом, куда я мог переехать, чтобы не ночевать на вокзале, была комната Ха. Я мог бы помогать ему рекламировать дублёнки, и мы бы делили пополам и комнату, и зарплату.

В конце концов, осталось всего два месяца до того дня, когда корабль заберёт нас с Кариной на Тету.

Два месяца — не такой уж большой срок, чтобы я не мог провести его в коммуналке с Ха и плакатом «Дублёнки тут».

Администратор попросила оставить ей боксёрскую грушу, я забрал только гантели.

Я потоптался некоторое время перед комнатой Млея, не решаясь зайти попрощаться.

Так и не решился.

Видеть Млея на самом деле не очень и хотелось. Слушать его язвительные слова о том, что я идиот, мне надоело.

Когда Карина родит мне ребёнка, тогда посмотрим, кто идиот!

Я подъехал к Ха на машине рано утром, когда он только вышел на работу.

— Сигареткой не угостишь? — спросил Ха.

— Не курю.

— А гантели тебе зачем? — Ха переминался с ноги на ногу, пытаясь согреться.

— Я хотел бы пожить у тебя пару месяцев, — сказал я. — Можно?

— У меня? — недовольно переспросил Ха — А деньги у тебя есть?

— Нет. Из-за чего бы, как ты думаешь, я стал к тебе переезжать?! — Меня уже начал злить этот разговор.

— Да… — Ха задумчиво посмотрел на меня. — На Рублёвке не каждый может удержаться… тут главное не быть идиотом!

— Ты пустишь меня или нет? — спросил я в лоб.

— А Млей где?

— Млей там. При чём тут Млей?

— Ну ладно, — решил Ха. — Только кухню и туалет, когда тётя Зоя напьётся, ты будешь убирать вместо неё.

— Хорошо, — сказал я.

— И когда наша очередь — вместо меня тоже.

— Ладно,

— И утром, с девяти до часу ты будешь стоять со щитом!

— Хорошо.

— А с восьми до десяти тридцати вечера уходить — потому что ко мне барышни заглядывают.

— Что ещё?

— Ты готовить умеешь?

— Нет. Но я могу научиться.

— По утрам будешь готовить овсянку и яйцо «Бенедикт». По рукам?

— По рукам!

— И каждый вечер будешь ездить в Шереметьево и узнавать насчет рейсов на Сириус!

— Молодые люди, а где дублёнки-то? — Спросила женщина в огромной меховой шапке.

— Там! — сказали мы одновременно и протянули руки в сторону магазина.

— Хорошо. Буду ездить в Шереметьево, — согласился я.

— И заходить в магазин, узнавать не привезли ли зарядное устройство!

— Ладно.

— А ты массаж умеешь делать? — спросил Ха.

— Я умею боксировать, — сказал я.

Ха дал мне ключи и велел, как устроюсь, прийти его подменить.

Я понёс гантели на свою новую жилплощадь.

В отличие от Рублёвки, здесь было полно людей.

Они были на улице, в подъезде нашего дома и даже у нашей двери.

Они спали на коврике и громко храпели.

Я перешагнул через них и открыл дверь.

Меня встретила тётя Зоя. Она была одета в белую мужскую майку и чёрные спортивные штаны на резинке. Её голова была похожа на ромашку, с которой оборвали все лепестки.

— Принёс? — прошамкала она беззубым ртом.

— Нет, — сказал я. — Я ваш новый жилец.

Она заулыбалась.

— Со мной, что ль, будешь жить?

— Нет. Я буду жить в комнате Ха, — сказал я.

— Ясно: педик! — вздохнула тётя Зоя. — Куда мир катится?!

В комнате Ха стояли три раскладушки и табурет с деревянной хлебницей.

Разбитое стекло Ха крест-накрест заклеил медицинским пластырем.

Я заглянул в хлебницу — она была пуста.

Я лёг на раскладушку и стал думать про Ха, Млея, Наталью Петровну и решил посмотреть Хроники Акаши.

Средневековая Германия.

Тяжёлые железные ворота замка были открыты настежь уже с рассвета.

На башнях трепетали от восторга флаги. Женщины во дворе голосили и пытались в последний раз обнять своих мужей, ударяясь об их доспехи.

Мужчины выступали в крестовый поход.

В своей спальне баронесса безутешно плакала о муже, которого не увидит несколько лет. Свечи вздрагивали в ответ на её стоны и плакали вместе с ней.

В ожидании предстоящего одиночества она бессильно колотила кулачками по «поясу верности», в который муж — снова! — заковал её.

Она даже не вышла с ним проститься. Она не хотела, чтобы он прочёл в её глазах решимость- поквитаться с ним, чего бы это ни стоило.