Эйсид Хаус - Уэлш Ирвин

— Он не может, — самодовольно бросил МакГлоун.

Вмешательства его старого соперника было достаточно, чтобы вывести Орнштейна из себя. Принимая свою пинту крепкого темного пива, он начал:

— Не слушайте этого старого Попперианского циника. Эти парни представляют анти-социальную науку, что значит анти-науку, и каждое их поколение привлекает своим анализом чертовски возрастающее число незрелой молодежи. Моя точка зрения — беспристрастно стандартное материалистское утверждение: так называемые необъяснимые феномены, это просто научные «белые пятна». Мы должны принять в своей основе логическую концепцию дальнейшего развития знания за пределами человеческого осмысления того, что мы сознательно или даже подсознательно знаем. Человеческая история служит тому иллюстрацией; наши предки описывали солнце или двигатель внутреннего сгорания как чудо, тогда как ничего подобного не было и в помине. Такие чудеса, как призраки и тому подобное, это просто фокус-покус, чушь для невежественных, тогда как неизвестная наука — это феномен, который мы в состоянии наблюдать, но еще не можем объяснить. И это не означает, что она непостижима; просто она не может быть объяснена с помощью соответствующих обоснований из нашего объема знания. И этот объем знания постоянно расширяется; когда-нибудь мы будем в состоянии объяснить неизвестную науку.

— Не надо было его подстрекать, Фиона, — улыбнулся МакГлоун, — он будет продолжать так весь вечер.

— Не буду, если ты меня не вынудишь. Внушаешь своим студентам учение Попперианских ортодоксов.

— Внушение, что за неблагодарное занятие, Лу. Мы обучаем, — снова усмехнулся МакГлоун.

Два философа рассмеялись над старым софизмом из студенческих дней. Фиона, молодая студентка, извинилась и собралась уходить. Ей надо было успеть на лекцию. Два философа наблюдали, как она выходит из бара.

— Одна из моих красивейших студенток на последнем курсе, — ухмыльнулся МакГлоун.

— Потрясающая задница, — кивнул Орнштейн.

Они перешли в укромный уголок паба. Лу сделал большой глоток пива.

— Замечательно снова тебя видеть, Гас. Но послушай, дружище, мы должны заключить соглашение. Как бы сильно я не наслаждался визитами в Глазго, чтобы повидать тебя, я все-таки немного удручен тем, что мы зациклились на одном и том же споре. Не важно, как много мы скажем, мы не разрешим его, и всегда будем возвращаться к полемике Поппера-Куна.

МакГлоун мрачно кивнул.

— Это боль в заднице. И хотя она сделала наши карьеры, все это, похоже, затмило нашу дружбу. Только ты появляешься в дверях, и мы начинаем его снова. И всегда одно и то же. Мы говорим о Мэри, Филиппе, детях, затем возвращаемся к работе, отшлаковывая некоторых людей, и когда алкоголь оказывает эффект, то возвращаемся к Попперу-Куну. Проблема в том, Лу, что мы философы. Спорить и аргументировать для нас также естественно, как для остальных дышать.

В этом, конечно, была собака зарыта.

Они спорили друг с другом на протяжении долгих лет, в барах, на конференциях, на страницах философских журналов. Они начали этот спор еще студентами последнего курса философского факультета Кембриджского университета, будучи связанными узами дружбы, основанной на выпивке и ухаживании за женщинами; первое обычно было связано с большим успехом, чем второе.

Оба они плыли против идеологического течения в культуре их страны. Шотландец МакГлоун был приверженцем Консервативной Партии. Он считал себя классическим либералом, ведущим происхождение от Хьюма и Фергюсона, хотя находил классических экономистов, даже Адама Смита, и его поздних последователей с философским уклоном, таких как Хайек и Фридман, немного пресноватыми. Его настоящим героем был Карл Поппер, у которого он учился еще аспирантом в Лондоне. Как последователь Поппера, он был антагонистом детерминистским теориям марксизма и фрейдизма и всем сопутствующим догмам их последователей.

Американец Лу Орнштейн, родившийся в еврейской семье в Чикаго, был убежденным рационалистом, верившим в марксистский диалектический материализм. Его интересом была наука и научные идеи. На него оказала огромное влияние концепция Томаса Куна, что справедливость чистой науки не обязательно превалирует. Если идеи входили в противоречие с текущей парадигмой, они неибежно будут отвергнуты крупными предпринимателями. Такие идеи, хотя возможно и научные «истины», редко становятся признанными как таковые, пока давление для изменения станет невыносимым. Эта концепция, как чувствовал Орнштейн, находилась в согласии с его политической верой в необходимость революционных социальных изменений.