Эйсид Хаус - Уэлш Ирвин

— Ты видел его лицо, Джок?

— Это, блядь, не смешно, Гэл, ты ублюдочная глупая пизда! — прошипел я, и гнев, в конце концов, прорвался сквозь мой одуряющий страх.

— Да, но его лицо, Джок. Это чертово льстивое гнусное лицо. Это правда, Джок, люди меняются, когда ты наставляешь на них ствол.

Он глядел прямо мне в глаза. Теперь обрез был направлен на меня.

— Гэл... хары выебываться, мужик, хватит...

Я не мог дышать, я чувствовал, как дрожат мои кости; от ступней до макушки все мое тело рожало в вибрирующем, болезненном ритме.

— Да, — протянул он. — Люди меняются, когда ты наставляешь на них ствол.

Оружие по-прежнему смотрело на меня. Он перезарядил его, когда замочил того козла. Я знал это.

— Я слышал, что ты довольно часто навещал мою жену, когда я сидел, приятель, — сказал он мягко ласковым тоном.

Я пытался сказать что-то, пытался объяснить, оправдаться, но мой голос застрял у меня в глотке, когда его палец нажал на спусковой крючок.

ЕВРОТРЭШ

Я был настроен против всего и против всех. Я не хотел видеть людей вокруг себя. Такая неприязнь не была следствием какой-то сильной изнуряющей тревоги; а была просто зрелым признанием моей собственной психологической ранимости и отсутствия качеств, необходимых для поддержания с кем-то дружеских отношений. Разные мысли боролись за место под солнцем в моем перегруженном мозгу точно так же, как я отчаянно старался придать им какой-нибудь порядок, могущий послужить стимулом для моей вялой и апатичной жизни.

Для других Амстердам был волшебным местом. Жаркое лето; молодые люди, наслаждающиеся достопримечательностями города — олицетворения индивидуальной свободы. Для меня же он был скучной чередой размытых теней. Яркий солнечный свет раздражал меня и я редко выбирался из дома до наступления темноты. Днем я смотрел по телевизору программы на английском и голландском и курил много марихуаны. Рэб оказался далеко не гостеприимным хозяином. Абсолютно не чувствуя своей нелепости, он сообщил мне, что в Амстердаме известен под именем Робби.

Отвращение ко мне Рэба/Робби казалось вспыхивало ярким пламенем за маской его лица, выкачивая кислород из маленькой передней, в которой я устроил себе лежбище. Я замечал, как мускулы его скул дергались в едва сдерживаемой ярости, когда он приходил домой — грязный, мрачный и усталый от тяжелой физической работы, — и находил меня, размякшего перед ящиком с привычным косяком в руке.

Я был обузой. Я провел здесь всего четырнадцать дней, будучи три недели на чистяке. Физические симптомы отнятия пошли на убыль. Если можешь продержаться месяц, у тебя есть шанс. Тем не менее, я чувствовал, что пришло время подыскать себе свою квартиру. Моя дружба с Рэбом (теперь, разумеется, переименованным в Робби) не выжила бы на основе смоделированной мною односторонней эксплуатации. А что еще того хуже — мне было на все насрать.

Однажды вечером, примерно через две недели после того, как я у него поселился, Рэб решил, что с него достаточно.

— Когда ты соберешься начать искать работу, мужик? — спросил он с явно напускным безразличием в голосе.

— Я ищу, приятель. Вчера прошвырнулся по городу, попробовал поискать кое-какие мазы, понимаешь? — неприкрытая ложь, сказанная мной с изобретательной искренностью.

Так мы и жили — наигранная цивилизованность с подтекстом обоюдного антагонизма.

Я сел на 17-й трамвай, шедший в центр из небольшого депрессивного квартала Рэба/Робби в западном секторе. Ничего и никогда не происходит в таких местах, как наше, голландцы называют их Slotter Vaart; Везде панельные стены и бетон. Один бар, один супермаркет, один китайский ресторан. Везде одно и то же. Необходим центр города, чтобы уловить дух места. Я мог опять вернуться в Уэстер Хэйлис или на Кингсмид, в одно из тех мест, от которых я и смотался сюда. Только убежать мне не удалось. Один мусорный бак в трущобах в стороне от action strasser ничем не отличается от множества других, и не важно, в каком городе он находится.

В своем нынешнем душевном состоянии я ненавидел любое общение с людьми. И Амстердам — скверное место в такой ситуации. Не успел я задымить в Дамраке, как тут же ко мне пристали. Я ошибся, начав озираться по сторонам, пытаясь сориентироваться.

— Француз? Американец? Англичанин? — спросил меня парень арабского вида.

— Отъебись, — прошипел я.

Даже уйдя от него в английский книжный магазин, я мог слышать его голос, перечисляющий наркоту в ассортименте.