Трава поет - Лессинг Дорис Мей

Ездить с ним в поля Мэри отказалась. Ей показалось жестоким с его стороны предлагать подобное. Здесь, наверху, где еще шел подъем и где имелась немалая груда здоровенных валунов, прикрывавшая дом от ветра, царила прохлада по сравнению с тем, что творилось внизу, в полях, запертых между деревьями и грядами скал. Там, внизу, и вовсе не чувствовалось, что стояла зима. Даже сейчас, кинув взгляд в лощину, можно было увидеть, как над домами и землей дрожит раскаленный воздух. Нет уж, лучше она останется дома, ей не стоит никуда с ним ездить. Отказ Тёрнер воспринял с оскорбленным и мрачным видом, однако теперь Дик все равно был веселее, чем раньше. Ему нравилось смотреть на жену по вечерам, когда она, сложив руки, с довольным видом сидела на диване, кутаясь в свитер, с радостью дрожа от холода. В те вечера и ночи крыша трещала, как тысяча хлопушек, из-за чудовищной разницы температур раскаленного солнцем дня и жгучего холода ночи. Дик привык наблюдать за тем, как Мэри тянется рукой, чтобы дотронуться до ледяной поверхности крыши, и чувствовал безутешную печаль и беспомощность при виде этого бессловесного признания — с какой же силой она ненавидела лето. Дик даже стал подумывать, а не поставить ли ему потолки. Втайне он подсчитал, во сколько они ему обойдутся. Однако последний сезон выдался крайне неудачным, и порыв уберечь Мэри от жары, которой она страшилась, закончился тяжким вздохом и решением подождать до следующего года, когда дела, может быть, пойдут лучше.

Однажды Мэри, впрочем, все-таки съездила с ним в поля. Это случилось, когда муж сказал ей, что там ударили заморозки. Утром, до восхода солнца, она стояла на промерзшей земле долины и хохотала от удовольствия при виде белого налета у нее под ногами.

— Иней! — говорила Мэри. — Ну кто бы мог поверить, что в этом пекле, в этой богом забытой дыре может быть иней!

Она провела рукой по тонкому налету и принялась растирать его между ладонями, предлагая мужу последовать ее примеру, разделить с ней эти мгновения восторга. Они вместе двигались к началу новых отношений, сейчас Тёрнеры были гораздо ближе друг к другу, чем когда бы то ни было. Но потом Дик заболел, и это новое чувство нежности, зародившееся меж ними и способное стать достаточно сильным, чтобы уберечь их обоих, оказалось слишком слабым, чтобы пережить новую беду.

Надо сказать, что Дик, несмотря на то что уже долго жил в районе, в котором свирепствовала малярия, раньше никогда не болел. Быть может, он успел заразиться давно, много лет назад, и все это время носил хворь в себе? Каждый вечер с началом периода дождей он принимал хинин, однако, когда ударили холода, делать это перестал. Дик предположил, что где-то на ферме в достаточно теплом месте для того, чтобы выводились комары, завалялся полый ствол дерева со стоячей водой или же осталась ржавая банка в тени, там, где не было солнца, чтобы выпарить воду. В любом случае однажды вечером, через несколько недель после окончания сезона, во время которого можно ожидать вспышки малярии, Дик вернулся с работы весь белый. Его била дрожь. Мэри принесла мужу хинин и аспирин. Он принял лекарства, после чего повалился на кровать, даже не прикоснувшись к ужину. На следующее утро, злясь на себя и отказываясь верить в то, что заболел, он, как обычно, отправился в поля, надев плотную кожаную куртку в тщетной попытке избавиться от дикой дрожи. В десять утра Дик, уже находясь в полузабытьи, с трудом вскарабкался вверх по холму и лег в постель. Рубашка вся промокла от горячечного пота, катившегося у него по лицу и шее.

Приступ выдался очень сильным, а поскольку Дик не привык болеть, он находился в постоянном раздражении и был невыносим. Несмотря на то что Мэри терпеть не могла просить миссис Слэттер об услугах, она все-таки написала ей письмо, и в тот же день, чуть позже, Чарли приехал на своей машине вместе с доктором. Чтобы его привезти, он гнал тридцать миль. Доктор сказал все то, что обычно в таких случаях говорят врачи. Закончив осматривать Дика, он объяснил Мэри, что их дом в нынешнем виде представляет опасность и его надо закрыть москитной сеткой. Кроме того, кустарники, окружавшие дом, следовало вырубить еще на сто ярдов. Потолки требовалось поставить немедленно, в противном случае существовала опасность, что оба супруга получат тепловой удар. Прищурившись, он оглядел Мэри, сообщил ей, что у нее малокровие, нервное и физическое истощение и ей следует немедленно, как минимум на три месяца, отправиться на побережье. После всего этого он отбыл, оставив Мэри на веранде. Она стояла и смотрела вслед машине с едва заметной мрачной улыбкой. С ненавистью она думала, что богатеньким специалистам легко говорить подобные вещи. Мэри ненавидела этого доктора за то, что он вот так запросто сбросил со счетов все их сложности; когда она сказала, что они не могут позволить себе отпуск, он резко ответил: «Вздор! А болеть вы себе можете позволить?» А потом он еще спросил, когда ей в последний раз доводилось бывать на побережье. Да она ни разу в жизни не видела океана! Однако доктор понял, в каком положении Тёрнеры находятся, куда лучше, чем она полагала, поскольку счет, которого Мэри ждала с ужасом, так и не пришел. Через некоторое время она написала записку, в которой спрашивала, сколько они должны за визит, и в ответе было сказано: «Заплатите, когда сможете себе это позволить». Мэри чувствовала себя несчастной, ее гордость была уязвлена, однако ей пришлось смириться: у них и правда не было денег.