Лондонские поля - Эмис Мартин

Хоуп лежала, откинувшись на груду подушек. Обстановка сейчас куда более походила на ту, какой ей следовало быть: чайный поднос, телефон, пакет с почтой. Персонал, по выходным немногочисленный, уже прибыл; все были заняты ублажением Мармадюка в детской наверху; доносились лишь слабые отголоски его воплей, а время от времени — звуки, сопровождающие приступы рвоты. Гай лежал на диване, читая газеты. Взгляд Хоуп сурово скользил по приглашениям с золотым обрезом — она перебирала их одно за другим.

— Я вчера видела Мелиссу Барнаби, — сказала Хоуп. — Она снова выходит.

— В самом деле? — сказал Гай, и перед ним мгновенно предстал образ леди Барнаби: доброй, печальной леди Барнаби, с ее слегка затуманенными глазами.

— Выглядит совсем неплохо. Сказала мне, что чувствует себя помолодевшей на десять лет. Ей повстречался какой-то расчудесный молодой человек. Привел в порядок весь ее дом. А теперь она на недельку уезжает в Югославию.

— Замечательно.

— Нам бы тоже не помешало.

— Что? Съездить в Югославию?

— Повстречаться с таким молодым человеком.

— А здесь пишут, что туристам не рекомендуется посещать страны СЭВ. Идиоты. Все норовят снова развернуть холодную войну… Ты-то как, дорогая? Хоть сколько-нибудь поспала?

— Что-то, по-моему, между пятью и четвертью шестого. Лиззибу помогла мне немного. Он был совершенно ужасен.

Сон Хоуп был в этом доме предметом священным — возможно даже, более священным, более плотно окруженным обеспокоенностью и заботой, нежели все, что было связано с самим Мармадюком. Не так давно Гаю попалось научное описание длительности сна, который доставался Хоуп во время ее ночных дежурств с Мармадюком — то ли на самом деле, то ли по ее словам. Оно встретилось ему в умозрительных рассуждениях о состоянии нашей вселенной на очень ранней стадии развития, спустя несколько наносекунд после Большого Взрыва. Возраст ее составлял тогда одну тысячную того отрезка времени, который требуется, чтобы со скоростью света преодолеть расстояние, равное диаметру протона. Что ж, это и в самом деле совсем не долго… В перемежающиеся ночи, когда Мармадюком занимался Гай, ему обычно удавалось соснуть на добрых три четверти часа, а часто и подремать, покуда ребенок утомленно его колошматил — или же бился собственной головой по обитым пуховыми одеялами стенам.

— Вот бедняжка.

— Да уж, бедняжка… Гай, — изменившимся голосом сказала Хоуп, держа в руке вощеный документ. — Эт-то еще что за дерьмо?!

Гай продолжал читать — по крайней мере, глаза его не отрывались от газетной полосы. В прошлом месяце он перечислил пятнадцать тысяч фунтов на благотворительность и чувствовал себя ужасно виноватым.

— Пятнадцать кусков?! На помощь детям, а? — продолжала недоумевать Хоуп (сама она в прошлом месяце истратила на благотворительность примерно такую же сумму, но адресовала ее художественным галереям, оперным театрам, оркестрам и другим вместилищам общественного могущества). — А как насчет нашего ребенка? Кто поможет ему?!

— У Мармадюка денег будет хоть отбавляй, — сказал Гай.

— А ты не видел, как ему все дается? Полтора годика — и уже прожег себе чертову дыру в джинсах. Да в каких! Это же «Ош Кош Би-Гош»! Тебе, Гай, лечиться надо. Когда все это еще только начиналось, я умоляла тебя пойти к врачу!

— Но мы же богаты, — сказал Гая, пожимая плечами.

— Убирайся отсюда. Меня от тебя тошнит…

Быстро и без каких-либо затруднений опорожнив кишечник, Гай принял душ и побрился: французское мыло, опасная бритва. Он подобрал для себя несколько довольно-таки случайных предметов одежды, но сплошь дорогих и рассчитанных на долгую службу, причем некоторые из них достались ему от отца, от двоюродных братьев или от чудаковатых его дядьев. В шкафу Гая было столько деловых костюмов, что хватило бы на весь Сити, — но в последнее время его одежде все реже требовалось о чем-либо говорить. Внешний человек утрачивал свои черты. Скоро останется один только внутренний, с тусклой улыбкою. Гай натянул на себя ярко-синюю рубашку, бесформенные брюки цвета хаки, твидовый пиджак мягкого покроя — и громадные башмаки (ступни у него были весьма и весьма внушительных размеров). Спустившись по лестнице, он стал свидетелем редкостного зрелища: Мармадюк мирно устроился на коленях у матери. Хоуп обхватывала его руками, как бы желая защитить, тем временем за что-то распекая «нянечку» — мускулистого скандинава, которого Гай прежде не видел. В левом кулаке малыш сжимал свои трофеи: клок длинных белокурых волос.