Истории про зверей и людей (сборник) - Улицкая Людмила Евгеньевна

А Мышь уже больше не пишет к Новому году 188 поздравительных открыток. Она пишет одну-единственную. Догадайтесь — кому?

Старик Кулебякин был добрейший человек. Если бы не так, он давно бы уже переехал из своего деревенского домика-развалюхи в новую просторную однокомнатную квартиру в самом центре города. Но по своей доброте он не мог не считаться с кобылой Милой, которая жила у него уже больше двадцати лет. А она всякий раз, когда он затевал разговор о переезде, начинала плакать. И приходилось им вдвоём, старику Кулебякину и жеребёнку Равкину её утешать. А утешать её было совсем не просто. Старик бежал в станционный буфет за двенадцать километров и покупал там булочку с маком, а жеребёнок Равкин чего только не делал, чтобы утешить плаксивую кобылу Милу: на дудочке играл, кувыркался, ходил на передних ногах, проигрывал ей в шахматы и пел романс «Я помню чудное мгновенье»…

Кое-как Милу утешали, и старик Кулебякин зарекался говорить с ней о переезде, однако долго не выдерживал — и нет-нет — опять заговаривал. Уж больно надоел ему домик-развалюха без водопровода, без газа, с уборной во дворе. Но Мила опять начинала плакать, даже не объясняя никак своего нежелания переезжать.

В конце концов она сказала:

— Кулебякин! Нас загонят на пятый этаж без лифта. Я терпеть не могу высоты. На балконе мне будет страшно, а переезжать в квартиру без балкона обидно, раз у других балконы есть. Я не умею ходить вниз по лестнице, да и вверх по лестнице, признаться, мне тоже не нравится ходить. Я не хочу пить воду из унитаза. Я уже старая кобыла, я хочу умереть в своём доме, а не в проклятой однокомнатной квартире.

Кулебякин возражал, как мог:

— Мы не поедем на пятый. Нам дадут квартиру на первом этаже. Мы посадим деревья под окном так, чтобы ветки заглядывали в окно. Я никогда не предложу тебе пить из унитаза, будешь пить из своего ведра, к которому ты привыкла. И недалеко от нас, просто в двух шагах, будет кафе, и там можно будет в любой момент купить тебе булочку с маком, а мне — бутылку пива.

Но на Милу такие слова не действовали — она опять начинала плакать. В конце концов не выдержал Равкин:

— Послушай, Мила, — сказал он. — Я ещё молодой. У меня вся жизнь впереди. Я хочу получить образование, чтобы в нашей семье был хоть кто-нибудь с высшим образованием. Я хочу стать цирковой лошадью. Неужели ты не понимаешь, что нам необходимо переехать в город, чтобы я мог поступить в цирк?

Мила задумалась, опустив голову. Так она простояла всю ночь и половину следующего дня — она вовсе не была глупой, просто она медленно думала. Наконец она сказала:

— Равкин, ты прав. Тебе действительно надо получить образование. Сегодня ночью я вспомнила, что, когда я была молодой, я тоже хотела стать цирковой лошадью. Но тогда была война, и мне пришлось вместо цирка служить в обозе. Я согласна переехать, только пусть Кулебякин знает, что на пятый этаж я не поеду ни за какие деньги, это — во-первых. А во-вторых, чтоб каждый день у меня была булочка с маком.

И на всякий случай она опять заплакала.

Равкин немедленно побежал к старику Кулебякину сообщить, что Мила согласна переезжать, а уж потом взял свою дудочку и стал играть Миле самую весёлую из известных ему песен.

В один прекрасный день Кулебякин сложил в тележку все свои пожитки: ведро, кастрюлю, веник, телевизор, который никогда не работал, три подушки, ложку и свои вставные зубы, которые были очень красивые, но такие неудобные, что он держал их обыкновенно на окошке просто для красоты.

Потом Кулебякин долго извинялся перед Милой, что ей придётся их перевозить. Наконец он запряг её, и они поехали. То есть поехала тележка, а Кулебякин, конечно, шёл позади и подталкивал тележку. Равкин бежал рядом, с ключом от новой квартиры в зубах, а Мила на всякий случай плакала.

Наконец они доехали до центра города и остановились около очень симпатичного пятиэтажного дома, в котором все квартиры были заселены, кроме одной, на первом этаже. В неё и въезжали. Кулебякин вносил вещи, а Мила стояла у подъезда и крутила головой, и слезы от этого падали в разные стороны, на большое расстояние, и весь дом видел, как убивается кобыла Мила, переезжая на новую квартиру.

Старик Кулебякин тихонько просил её перестать плакать, потому что жильцы дома могут подумать, что он плохо с ней обращается, и вызвать милицию.

Равкину в новой квартире всё очень нравилось: и газ, и водопровод, и выключатели. Он быстро научился пользоваться всеми этими штучками, а Мила плакала не переставая, так что старику Кулебякину пришлось подставить ведро, чтобы она не мочила паркет, потому что он от воды, то есть от слез, портился. И быстро сбегал за булочкой.

На следующее утро, а это было воскресенье, самый рабочий из всех рабочих дней в цирке, Равкин проснулся очень рано, надел кулебякинскую кепочку, причём без спросу, — Кулебякин, конечно, разрешил бы, но он ещё спал, и Равкин не хотел его будить, — и побежал в цирк.

Он подошёл к служебному входу и спросил у швейцара в униформе с большими металлическими пуговицами, нельзя ли видеть директора.

— А по какому вопросу? — спросил швейцар.

— Видите ли, я бы хотел поступить в цирк учиться, то есть работать. В общем, я не умею ничего такого, что мне хотелось бы… — Тут Равкин совершенно запутался и замолк.

Швейцар смотрел на него строго и задумчиво, как будто решал что-то. И Равкин подумал, что, наверное, он и есть директор цирка.

— Нет, — сказал швейцар. — Ты нам не подойдёшь. У нас уже есть лошади. Вот если бы ты был лев, тогда можно было бы ещё подумать.

— Нет, — вздохнул Равкин, — я не лев, я жеребёнок.

— Ну, тогда хоть леопард!

— Нет, я не леопард. Я жеребёнок.

— Ну ладно, не огорчайся. В конце концов, я тоже не директор цирка, нанимать зверей не моя забота. Зайди к директору, вон по тому коридорчику, потом вниз. Первая дверь налево.

И Равкин пошёл к директору. Он нашёл нужную дверь и постучал легонько копытом.

— Войдите, войдите! — раздался голос за дверью.

И Равкин вошёл. Толстый лысый человек в майке сидел за столом. Перед ним на столе стояли четыре бутылки лимонада, полный ящик мороженого в стаканчиках и куча леденцовых петушков на палочках.

— Здравствуйте, — пробормотал Равкин.

— Здравствуй, здравствуй, дорогой! Что тебе нужно? Ты, наверное, хочешь работать в цирке, но ничего не умеешь делать и хотел бы научиться цирковой науке? — спросил директор.

— Да, — вздохнул Равкин и понял, что всё пропало.

— Ну ладно, поговорим потом. Сейчас я как раз собираюсь завтракать. Надеюсь, ты ещё не завтракал? Давай-ка поближе к столу. Я терпеть не могу есть в одиночестве.

Равкин сел на стул, который подвинул ему директор. Директор дал Равкину бутылку лимонада, четыре порции мороженого и двух петушков. Пока Равкин любовался этими красными петушками, чья-то маленькая коричневая ручка — раз-раз! — и вытянула их из-под носа. Это была обезьянка, которая до этого момента сидела тихо на шкафу и ни во что не вмешивалась. Директор увидел, как она стащила петушков, и сделал ей замечание:

— Генриетта, отдай петушков. Да, кстати, как тебя зовут?

— Равкин.

— Так вот, Генриетта, отдай петушков Равкину, а то вообще ничего не получишь.

Как ни странно, бесцеремонная обезьянка послушалась и сунула петушков Равкину прямо в ухо.

— Так, так, так, — сказал директор. — Сейчас я тебя расшифрую. Ты, наверное, сын Радия и Виконтессы?

— Нет, — удивился Равкин.

— Тогда ты, наверное, сын Раймоны и Виктора?

— Нет.

Так откуда же образовалось твоё имя? Разве ты не знаешь, как называют жеребят? Берут первые буквы имени их родителей и получают новое имя. Например, мать Балерина, отец — Дар. Их ребёнок будет Бал-да. Да. Не очень красивое имя получилось. Возьмём другой пример: мать — Даная, отец — Морской, их жеребёнку дадут имя Мор-да. Да. Опять не очень красиво получилось. Так ты скажи, как же твоё-то имя образовалось?

— Да никак особенно, — ответил Равкин. — Просто в тот день, когда старик Кулебякин нашёл меня совсем маленького на выгоне, как раз выросла новая зелёная травка. Он взял зелёную краску, другой у него и не было, и написал на загородке: «ТРАВКИН», но первая доска держалась на одном гвоздике, я взбрыкнул копытом, и она оторвалась вместе с первой буквой, и вместо ТРАВКИН я сделался РАВКИН.

— Да, очень интересно, — кивнул директор. — Да ты ешь мороженое. Какое ты больше всего любишь? Я — фруктовое.

— А я ещё никогда не пробовал мороженого, — сказал Равкин.

— Да ты что? — изумился директор. — Неужели такие существа на свете бывают? Скорей попробуй, как оно тебе?

Равкин аккуратно положил в рот стаканчик с мороженым и закрыл глаза. Он молчал.